Мне нравится ход энтех мыслий

Начальство и дикое поле
Лента Мебиуса-Кордонского

Отсюда. Автор Олег Кашин .

Социолог Симон Кордонский в разное время занимал самые статусные позиции привластного эксперта (вплоть до должности старшего референта Владимира Путина и начальника экспертного управления администрации президента до прихода на эту должность Аркадия Дворковича). Ныне Кордонский — член Совета по науке и образованию при президенте и профессор Высшей школы экономики. Много лет он пытается описать социальную структуру современной России. Выводы каждый раз неутешительны — в последнее время он настаивает на том, что мы живем в сословном обществе.
Корреспондент «Русской жизни» решил выяснить, что Симон Кордонский имеет в виду.

— Вы всегда и везде говорите о сословном характере российского общества. Начальство — это сословие?
— Нет у нас сословия начальства. Есть сословия государственных гражданских служащих, военнослужащих, правоохранителей и другие.

— Погодите, я говорю о тех людях, которые работают в региональных правительствах, в Госдуме и так далее. Они же все равно чем-то объединены — это даже по антропологии видно.
— Они объединены в рамках своего сословия. Все депутаты, например, согласно Закону «О статусе депутата», обладают некоторыми преференциями и обязанностями. И в этом смысле они наделяются сословными привилегиями.

— А сословие чиновников?
— Нет такого сословия. Есть сословие государственных гражданских служащих, которое делится на три подсословия: федеральные государственные служащие, региональные государственные служащие и дипломаты. Военные, в свою очередь, делятся на девять подсословий, правоохранители — на восемь, по каждому из них есть соответствующий закон. У всех госслужащих есть знаки отличия, ранги. Все служащие имеют ранг. Даже муниципальные служащие — принят закон об их рангах. Непонятно, как это будет работать, но тем не менее.

— Такое ощущение, что вы говорите сейчас о каких-то формальных признаках, а не о содержании.
— А там нет никакого содержания.

— Вообще нет?
— Конечно. Какое там может быть содержание? Это форма. Стремление все привести в форму.

— А зачем? Они же и так все на одно лицо. Посмотришь на депутата какого-нибудь — и видно, что он мог сидеть и в обкоме партии, и в ЦК. И рядом такой же депутат сидит.
— Можно посмотреть на одного депутата, на другого, а третьего вы не заметили. Хотя он не такой. Есть такие типы, есть регионы, от которых они идут, в которых с советских времен ничего не изменилось. И есть другие регионы. Если вы вглядитесь в депутатов от Екатеринбурга или от Челябинска, вы не увидите там советских типов.

— О да, от Челябинска у нас вообще Максим Мищенко, лидер движения «Россия молодая».
— Вот видите.

— По форме верно, а по существу форменное издевательство.
— А где существо? Чего существо? Была упорядоченность советская, советско-партийная. Потом возник бардак перестройки. Все смешалось.

— Так ведь когда это было. Все смешалось, а потом опять пришло в советское состояние — пришел Черномырдин, у него какое правительство было. Партхозактив настоящий.
— Тогда, между прочим, и появился первый указ о государственной службе. Как попытка упорядочить реальность, чтобы понимать, с кем имеешь дело, что это за чиновник, кому служит.

— Как кому? Государству.
— Государству — слишком абстрактно. Есть разные виды службы. И не только военная, правоохранительная или дипломатическая. Вот, например, казаки еще есть.

— Видел я реестровых казаков. У них на лице написано — профанация.
— Почему профанация? Есть же регионы, которые полностью ими контролируются. То, что в Москву приходит, часто выглядит как профанация. Когда в Москву приезжает шаман с Чукотки, он выглядит как чудо в перьях, а на Чукотке он — шаман.

— Я был в Новочеркасске, видел, как Всевойсковой казачий круг кричит: «Любо плану Путина!» Выглядело очень комично, хоть и на местности.
— Над такими вещами нужно не смеяться, а пытаться понимать их. Понимать, что это попытка выстроить упорядоченность. Ясно, что у нас суверенная демократия со всеми ее издержками, но сословия же никуда не деваются.

— А общество у нас сословное?
— Да. Классовое общество строится по уровню потребления. На рынке оно возникает. Если у нас классовой упорядоченности нет, значит, нужна другая упорядоченность. Вот сейчас у нас устанавливается другая упорядоченность — не классовая, а сословная.

— Вы считаете, что она насаждается сверху?
— Пока — да.

— Неужели нет других способов?
— Есть, но не способы установления, а способы самоорганизации. Например, на уровне муниципалитетов, когда начальники примерно одного ранга собираются в некий аналог гражданского общества. Здесь уже ранги не важны, здесь уже формируются институты принятия решений.

— Которые подменяют официальные институты?
— Они существуют в разных пространствах. Знаете ленту Мебиуса? Одна сторона — это «реальность», а другая — «на самом деле». В «реальности» есть ранги, но в бане «на самом деле» они все равны и живут «по понятиям».

— В бане все равны, но кого в эту баню пускают — тоже вопрос.
— Вот это и есть фильтр, который отсекает не членов данного слоя отечественного гражданского общества, оставляя тех, кого пускают именно в эту баню и именно в это время.

— Вот известный пример — дом в Крылатском, который строили для Бориса Ельцина и его соратников. Там были квартиры Гайдара, Коржакова, Барсукова — и сатирика Задорнова. Стал ли Задорнов от этого членом того круга, который принимает решения?
— Судя по его поведению, стал. Его же слушают. И реагируют.

— Тогда что первично — то, что его слушают, или что он в этом доме живет?
— А неважно, что первично. Мы же вне времени рассматриваем это сейчас. Важно, как решения принимают, — это же не подпись бумаги какой-то. Решение всегда возникает. Его никто не вырабатывает. Есть иллюзия у обывателя, что кто-то сидит в каком-нибудь штабе и пишет решение. Такого не бывает. Сначала идет подспудное и даже бессловесное чаще всего обдумывание и обсуждение.

— Бессловесное, но коллективное? Как это происходит технологически?
— Ну, вот есть стены. В стенах решение рождается. Множество сиюминутных встреч, намеков, которые все понимают. А потом вдруг возникает решение, которое уже после этого оформляется. А когда оно оформлено на бумаге, тогда идет его согласование. Вырабатывается словесная формулировка. Но это уже формальность.

— Есть такая поговорка — мол, главный человек — это первый секретарь, а второй человек — это не второй секретарь, а водитель первого секретаря.
— У водителя вообще специальная роль. Начальство практически не общается с народом, так ведь? И водитель выступает естественным источником информации. Кроме водителя есть начальник охраны, есть кухарка, врач. Множество источников, которые реагируют. Для начальников это и есть народ.

— Рано или поздно этот «народ» мутирует и делается отдельным институтом при власти.
— Ну что — так всегда было. Водитель Ленина, как и какой-нибудь постельничий императора, был номенклатурным человеком.

— А интеллигенция, которая привлекается во власть? Соратники Андропова по ЦК — Бовин, Арбатов и прочие. Или нынешний президентский Совет по гражданскому обществу. Что происходит с интеллигенцией, когда она приближается к власти?
— Никто и никогда не привлекает интеллигенцию во власть. Были прецеденты — 1917 год, 1989 год, когда интеллигенция — казалось бы — приходила к власти. И известно, чем это кончалось.

Вначале важно понять, что такое, собственно, интеллигенция. С моей точки зрения, я много лет пытаюсь это обосновать, интеллигент — это человек, который получил хорошее образование, но занимается не своим делом.
Когда математик начинает про философию разговаривать, или историк про культуру. Вот это и есть пространство интеллигентности.
Интеллигенция никогда не была сословием, это прослойка, как о ней говорил Сталин на съезде Советов в 1936 году. Сталин имел в виду прослойку, которая координировала потоки ресурсов между сословиями рабочих и крестьян.

— Ресурсов какого рода?
— Любого. И материального, и духовного. Даже финансового.

— Финансового-то каким образом?
— А чем, по-вашему, занимался Сокольников (нарком финансов в начале тридцатых. — О. К.)?

— Ну, так и Кудрина можно назвать интеллигенцией.
— Кудрин — это власть. А интеллигенция... Понимаете, когда власть более или менее стабильна, интеллигенция всегда будет в оппозиции к ней. А когда власть становится нестабильной, то интеллигенция выступает мотором преобразований. Но весьма специфических.

На что направлена вся деятельность интеллигенции? На социальную справедливость. Что такое социальная справедливость? Это жесткое понятие. Нужно распределить ресурсы между сословиями в зависимости от значимости сословия и потом внутри сословия пропорционально статусу. Это будет социальная справедливость.

— Это абстрактная формула. Как она реализуется на практике?
— Это для вас она абстрактная, а для чиновников вполне конкретная. Ресурсы консолидируются в федеральном бюджете и потом распределяются по сословиям сообразно их значимости для государства. Вот вам пример — бюджетники.

— Бюджетники — это сословие?
— Конечно. Бюджетники — это социальная группа, которая занята выполнением государственных конституционных обязательств в сфере образования, науки, культуры и здравоохранения. В конституции прописаны социальные обязательства государства, и вот эти люди их и реализуют. Они поэтому называются бюджетниками, а не потому, что получают из бюджета.

А получают они — кроме зарплаты — еще и сословную ренту. Дело в том, что все сословные указы достаточно однотипны, сословия по ним не иерархизируются. Но иерархизация возникает, и все понимают, например, что военные главнее бюджетников. Сословия естественным образом тогда упорядочиваются. Это происходит так — вот, приносит бабушка яички в корзинке фельдшеру, который ей прописал лекарство, — простейший вид ренты. Оказание уважения и признания того, что пенсионерка принадлежит к сословию, субординированному бюджетникам. Или подарки учителям, которые фиксируют подчиненное положение сословия учеников сословию учителей.

— Для чиновника, получается, рента — это взятка.
— Это не взятка, это именно рента. У нас нет взятки как института. То, что у нас называется взяткой, — это сословная рента. Не оплата услуг, а признание сословного статуса, фиксация роли при распределении. Институт ренты во многом схож с институтом процентной ставки. Никто на рынке не дает деньги бесплатно, почему же ресурсы должны распределяться бесплатно? Ведь распределение ресурсов по справедливости есть основная функция сословий, и за распределение по справедливости полагается брать откат — ренту.

— Логично было бы, если бы не бесплатно, но в каком-то порядке, установленном законом или указом.
— Это невозможно установить законом. Любые цены регулируются рынком, а рента регулируется традицией. Как только возникает институт, возникает и традиция. Мы помним времена, когда главными (в том смысле, что они взимали ренту со всех других сословий) были, скажем, менты, а потом их сменили прокуроры, а потом чекисты.

— Еще бандиты есть. Они — сословие?
— Да, отдельное сословие. Заключенные, ограниченные в правах. Сословие выходит за границы тюрем, и судимые и члены их семей образуют специфический социальный слой.

— В иерархическом смысле он какое место занимает? Между чем и чем?
— Это смотря кто кому платит. Есть ситуации, когда одни платят другим, есть ситуации, когда наоборот. Регионально они очень сильно отличаются.

— И так, и так — коррупция.
— У нас нет коррупции.

— А что тогда есть?
— Есть вот такой механизм распределения ресурсов.

— Хорошо. Когда жена мэра владеет строительными компаниями на рынке, регулируемом мэром, если это не коррупция, что это тогда?
— Это поместье. Совокупность поместий. Например, муниципальный район чаще всего находится в прямой собственности мэра. Это поместье. И в рамках поместья что-то записано на него, что-то на членов семей, что-то на друзей и знакомых. Какая же это коррупция?

— Это феодализм, да.
— Это не феодализм. Это инвариант нашей реальности уже сотни лет. Огромное пространство, которым нужно управлять. Удержать его надо, иначе оно сквозь пальцы проваливается. Поэтому его делят на части, называемые элементами административного деления. В этих частях пространство не удержать, и возникает другая реальность, другая сторона формального деления — поместная форма контроля за социальным пространством. Аналогии с феодализмом, вообще исторические аналогии здесь неприменимы. Когда вы говорите — феодализм, вы подменяете описание и объяснение некими заимствованными из школьного курса представлениями, и это выглядит как обвинение.

— В языке нет более нейтральных слов. Вы говорите, это нужно, чтобы удержать страну, — но в чем ценность удержания?
— Это в вашем языке нет слов, в моем есть. Удержание страны — самоценность. Целостность государства как ценность заявлена первыми лицами. Главная ценность власти — сохранение целостности государства.

— Первые лица тоже могут ошибаться. Империи всегда распадаются.
— Почему? Первые лица — они есть, они действуют, страна не распалась.

— Не распалась формально, распалась на поместья.
— Она не распалась «в реальности», но «на самом деле» за это пришлось заплатить образованием поместий, таких как, скажем, на Северном Кавказе, на Дальнем Востоке, да и вообще где угодно. Такова цена стабильности, которой так жаждали наши граждане еще 9 лет назад. Теперь они недовольны стабильностью и опять ждут перемен.

— Не как эксперту, а как человеку и гражданину, — вам это нравится самому?
— Что значит — нравится или нет?

— Вы на это смотрите, и вам приятно или неприятно?
— Мне интересно. Просто невозможно сказать, хорошо это или плохо. Это другая позиция. Я нахожусь в позиции исследователя. Какие могут быть оценки?

— Ну не знаю. Когда мне случается попадать в милицию — либо на марше несогласных, либо просто милиция ходит по барам, ищет кого ограбить, — вот это мне точно не нравится.
— Так не ходите на марши несогласных, в чем проблема? Знай свое место и бери по чину. «Положено» и «не положено» — это очень важные слова, которые мы в быту отвыкли воспринимать. По чину и не по чину. Все время должна идти оценка — взял по чину и не по чину. Как, если помните, шахтеры и учителя мотивировали свои акции протеста: «Нам положено!»

— Жаль, что вы не говорите, хорошо это или плохо.
— Это потому, что я не интеллигент, наверное, а вы воспринимаете меня как сопрослойника. Это интеллигенты делят окружающее на хорошее и плохое, на черное и белое, не различая ни цветов, ни оттенков. К сожалению, наше образование устроено по импортированным образцам, и образованные люди, как вы говорите, склонны оценивать свое родное, промеривая его импортными понятиями. Не влезают наши реальности в импортное прокрустово ложе. Но это не основание считать их плохими или хорошими. И конечно, сословное мироустройство «на самом деле» не устраивает образованных людей, но «в реальности» они обычно весьма прилично устраиваются.

— Про воров в законе нет нормативного акта.
— Ну как же нет — УПК есть. Про воров в законе там нет, про воров есть. А внутренняя иерархия воров не утверждена законом «в реальности», но она, тем не менее, возникает «на самом деле».

— Значит, необязателен указ президента?
— Традиция, традиция. Есть же титульные сословия, которые по закону, и есть нетитульные, которые по традиции. Например, бюджетники. Они сшиты по советской традиции. Когда проводили монетизацию льгот — это же была попытка ликвидировать сословие.

— Скорее переформатировать.
— Да. И не получилось. Они показали консолидировано, что они сильны и что сословные привилегии для них важнее денег. Государство отступилось. Традиция оказалась сильнее государства. Здесь стоит вернуться к интеллигенции как к прослойке, которая обеспечивает трансляцию идеологии социальной справедливости. В этом ее социальная функция. Если бы не твердила интеллигенция о том, что бедным врачам и прочим не платят, ресурсов недодают, может быть, и не было бы протестов.

Интеллигенция придает словесные, образные формы. И тем оказывает давление. Чиновники — что им сказали, то они и напишут. А что нужно сказать — для этого и нужна интеллигенция. Которая всегда находится в борьбе за социальную справедливость. Через СМИ, через публичные контакты, через высказывания. Есть множество форм скрытого давления на перераспределение ресурсов. На восстановление социальной справедливости. А интеллигенция транслирует эту идеологию.

— А давят сами сословия?
— Конечно. Все обижены, даже менты обижены.

— Менты не чувствуют себя обиженными.
— Вы неправы. Они обижены, например, что военнослужащие имеют больше ресурсов, чем они. И они берут ренту с других сословий. Они говорят: дайте нам больше, мы будем жить на оклад жалования и не будем брать ренту.

— Но ведь будут же на самом деле.
— Мы не говорим про «на самом деле». Мы говорим про логику. Вот, что сословия недоформированы у нас, — это более критично. Должно возникнуть сословное самосознание.

— Оно уже есть.
— Оно появляется, да. Но этого недостаточно. Должны быть сословные суды — в буквальном смысле. Офицерский суд чести — это же сословное собрание.

— У интеллигенции суд чести — это, видимо, «Эхо Москвы» со всем этим «вон из профессии» и «не подавать руки».
— Не знаю, не слушаю эту станцию. Скорее Общественная палата может быть представлена как сословное собрание этой прослойки. Может быть, она и выработает некий кодекс интеллигентской чести. Это внутренний совершенно герметичный процесс, которого извне не видно. Вы читали когда-нибудь репортаж с офицерского суда чести? И никогда не прочитаете, поскольку сословие изнутри закрыто для наблюдения и закрыто для рефлексии своими членами.

— Получается, демократии никакой быть не может в принципе.
— Сейчас не может быть в принципе. Демократия — атрибут классового общества. Это форма согласования интересов между классами, а если нет классов, то нужна другая форма. Например, Собор как собрание представителей всех сословий.

— У нас есть собор?
— Нет, но есть попытки превратить парламент в собор.

— Я бы сказал — не парламент, а что-то совсем скрытое. Что-то в кабинете у президента. Патриарха выбирают на Поместном соборе, а преемника выбрали где-то там в тиши кабинетов.
— Не могу судить о том, что происходит в высоких кабинетах. В принципе, собор это достаточно жесткий институт. Может быть, отсутствие собора как института в имперские времена и привело монархию к крушению. Есть такой комплекс неполноценности российской — смотрим на запад, все привезем оттуда хорошее. За триста лет ничего хорошего не привезли. Ничего не прижилось. А покопаться внутри себя, посмотреть, как это было и что есть, и задействовать те механизмы, которые, в общем-то, есть, — этим никто не занимается, насколько мне известно.

— Как это может выглядеть формально, формализованно? Вместо выборов президента — собор?
— Скорее, вместо выборов парламента. Кто такой президент, монарх, первое лицо? Это человек вне сословий, который обеспечивает стабильность в отношениях между сословиями, так ведь? Вероятно, монархия поэтому наследуема в какой-то форме — прямой или косвенной. Для сословного мироустройства необходимо всеобщее собрание сословий, собор, который представил бы первому лицу государства консолидированное мнение сословий. Нам, чтобы провести это собрание, нужно институциализировать сословия. Не только в рамках указов и законов, но и как феномен общественного сознания. В первую очередь внутрисословного.

Кстати, функции Собора в ранние советские времена выполняли съезды ВКП(б) — КПСС, но после войны, как мне кажется, съезды во многом выродились и поэтому, может быть, советские межсословные конфликты перешли, в конечном счете, в известную нам форму..

— Какая интересная эклектика — смесь формальностей и признаков традиционного общества.
— Это для образованного на западный манер человека эклектика. В жизни другая логика. Главное — формальное. Формальный способ наведения порядка. Помните период, когда все хотели наведения порядка? Вот это и есть тот порядок, о котором мечтали в конце ХХ века люди, обиженные нарождающимся рынком при распределении ресурсов.

— Вряд ли это тот порядок, о котором все мечтали.
— Все мечтали о порядке, при котором они будут главными. И все хотят быть главными, получать ресурсы не по возможности, а по потребности.

— Нынешняя ситуация все равно не навсегда. Что будет дальше?
— Ситуацию определяет количество ресурсов. Когда нечем будет платить зарплату бюджетникам — тогда возникнет коллизия, будут бунты. Когда нет политических институтов согласования интересов, любая форма недовольства — это всегда бунты или другие формы плохо управляемого протестного поведения.

— В девяностые все время страна жила на грани бунта, но ни разу грань не переходили, не считая октября 93-го.
Тогда еще было что распределять. Тогда еще были подкожные запасы советские, а сейчас их, похоже, нет. Пока кризис еще не чувствуется, на периферии страны (в смысле дистанцированности от власти) кризис пока только у людей, которые работали на рынке. Многие мэры и часть губернаторов просто не понимают, о чем идет речь, когда говорят о кризисе, поскольку бюджет пока выполняет свои обязательства.

— Но на заводах сокращают людей.
— В промышленных регионах. Но их не так много. Ну да, люди уходят на черный рынок труда. Сокращения — только на предприятиях материального производства и в финансовой сфере. Но люди, которых сократили, тоже находят сферу применения труда там, где не надо платить налоги.

— При этом из сословия в сословие они не переходят?
— Они теряют сословную определенность, в том-то и дело. Возникает вот эта масса разночинцев, в которой все возможно. И с которой непонятно, что делать.

— Это одичание, но ведь и сословия тоже явно не самая передовая форма организации общества.
— Не понимаю, что такое одичание и что такое передовая организация общества? У вас как интеллигента есть, похоже, иллюзия вечного прогресса, как у всей нашей интеллигенции. А не бывает вечного прогресса, бывают циклы разные, в том числе и экономические. Сейчас мы на одном из понижающих этапов цикла, называемом экономическим кризисом.

Экономический кризис — это еще и проявление общего кризиса всей системы определения потребностей людей. Полста лет доминировала экономическая система опережающего удовлетворения потребностей и их формирования, а теперь оказалось, что нет ресурсов для удовлетворения тех потребностей, которые сформировали.

— Чем будут заниматься государственные сословия в новых условиях? Что будет? Дали пистолет, остальное сам?
— Было время, когда члены служивых сословий возглавляли продотряды. Вот вам одна из форм существования. Представьте, что Москва осталась без источников снабжения. Значит, нужно брать в регионах. Логически возможны разные варианты. У нас огромные города с огромным населением, живущим на пенсии, зарплату, гонорары и ренту. Городские власти неизбежно столкнутся с серьезными проблемами. Недавно была информация от московских властей, потом опровергнутая, об организации блошиных рынков. Значит, московское начальство кожей чувствует опасность дефицита ресурсов. Так что могут понадобиться и продотряды.

— Это — о тех, у кого есть оружие. А чиновники?
— Купят оружие. Или будут раздавать.

— Но начальство останется начальством?
— Да не будет начальства. Те люди, которые сейчас во власти, оформились в ситуации, когда был поток распределяемых ресурсов. Сейчас в ситуации, когда дефицит ресурсов, нужны другие управленческие навыки. Начальники или изменятся до неузнаваемости, или их сменят те, кто больше будет соответствовать политическому моменту.

— Умение отбирать?
— Может быть. Или умение производить. А как будет происходить смена, я не понимаю, но она должна быть неизбежна.

— С кровью?
— Не знаю. У нас ведь настолько мощная эшелонированная структура, есть какие-то локальные резервы, люди будут мобилизовываться. У всех есть ресурсные заначки.

— Скорее у всех кредиты. Вон в Нижнем Новгороде один за другим вешаются бизнесмены, которые не могут отдать долги.
— Вы знаете, и долги могут быть товаром, особенно на административном рынке. Не знаю как вы, но я помню времена, когда именно долги были основным торгуемым ресурсом. В вашем социальном слое невыплаченные кредиты могут стать капиталом, в других слоях — другие скрытые ресурсы или иллюзия их существования. Но согласен, люди не выдерживают. Выдержат, наверное, только те, кто пошлет нахер свои обязательства.

— Дикое поле.
— Ну да, дикое поле — с точки зрения образованного человека.

— Как-то все это грустно выглядит.
— Ну, есть и другая позиция — грустно то, что происходило до сих пор.

— Ну да, как СССР. Его падение было катастрофой, но и его существование было катастрофой. Есть ли какая-то альтернатива катастрофам? Может ли, например, церковь сейчас стать сплачивающим надсословным институтом?
— При нашей конфессиональной пестроте?

— При новом Патриархе.
— Знаете, Патриархия контролирует в основном столицы субъектов федерации, а по периферии страны у нас сектанты царят. И где-то ислам. Поэтому формально — да, может, и я понимаю власть, которая сделала ставку на РПЦ. Но на территории всей страны — вряд ли.

— Значит, катастрофа неизбежна?
— Есть, мне кажется, альтернатива. Нужно отказаться от идеологии распределения ради достижения социальной справедливости. Сколько можно заботиться о благе народа?! Может быть, придет время, когда народ сам о себе позаботится?

— И что тогда ставить во главу угла?
— Доход, рынок. Тогда возникают политические институты. Именно рынок может обеспечить поступление ресурсов для распределения между сословиями. Но рынок не является сам ресурсом, он предполагает классовое расслоение и демократические институты согласования интересов классов. К сожалению, мифология «построения рынка», которую реализовывали реформаторы, предполагала, что рынок есть еще один ресурс, такой же как природное сырье. Так что сословная структура должна — в идеале — подвинуться и освободить место для рынка и его политических институтов. Ведь везде сосуществуют относительно мирно сословное мироустройство и рынок.

— Последние восемь лет можно ли в этом смысле считать упущенными?
— Посмотрите на Москву, можно ли считать упущенными эти годы?

— Наверное, можно. От пробок задыхается, стройки кругом, грязь.
— Но это болезни развития. Может быть, их нельзя было избежать. Всегда в мире, когда много ресурсов, возникает вот такой бардак, когда нужно освоить, освоить, освоить как можно больше. Что Сан-Паулу, что Москва — мало чем отличается.

— Мы же думали, что Москва не отличается от Парижа и Лондона, а она от Сан-Паулу не отличается. Это обидно.
— Мне кажется, что вы манифестируете интеллигентские инстинкты подражания и заимствования. Из века в век интеллигенты бегут или просто ездят за границу, пытаются привезти что-то. Из века в век пытаются встроить чуждые институты и формы в наше сословное общество. И им обидно, что у них не получается, что Москва еще не Лондон, несмотря на их усилия. И винят в этом они не себя, а власти, которые, по их мнению, не хотят из Москвы делать Лондон. Вы только посмотрите на названия дачных поселков, офисных центров! Владельцы изо всех сил пытаются убедить потенциальных покупателей, что у них на пятачке в 6 соток есть уже и Париж, и Лондон.

— А получается Бангладеш почему-то. При том, что у нас же нормальный европейский народ.
— Нет.

— Почему? Люди и образование получают, и стандарты потребления европейские.
— Какое люди образование получают? О чем вы говорите? Естественнонаучное — хорошее, да. Потому и уезжают технари и естественники. Мировоззренческое — кривое совершенно. Никто же не знает своей страны. Историю вообще никто не знает. Архивы закрыты, истории нет — есть ее художественная интерпретация, написанная интеллигентами. Пушкиным, Карамзиным и далее до Солженицына. Никто не знает ни истории, ни структуры, ни территории. И это тоже один из корней проблем. Понимаете, люди — они же хотят, чтобы было лучше. Как образец для подражания берут Голландию. Или там Германию, или что-то еще. Или Штаты. При этом их не интересует то, что есть, их интересует только то, что будет. А надо — посмотреть, как реально, а не нормативно организована сейчас власть. Есть ли она вообще. В «Программе-2020» вообще нет слова «муниципалитет» — там только регионы, как будто люди живут в регионах.

— Да, когда в 1994 году Солженицын выступал в Госдуме и говорил о земствах, все смеялись, а теперь выясняется, что именно на этом уровне все плохо.
— Опять у вас оценка. Что значит плохо? У нас на этом уровне много чего есть, но это все не государственное. Вообще непонятное что-то. С советских времен кое-что сохранилось. Я с удивлением узнал, что в Москве около 50 тысяч семей ведут личное подсобное хозяйство. Есть в Москве районы, где выращивают картошку. Сохранились закрытые группы с системой внутреннего контроля, причем не обо всех мы знаем. Но мы ездим в метро и по трассам, а туда не попадаем, мы ничего этого не видим. Очень интересная реальность у нас. И она не находит отображения ни в политике, ни в социальном знании.

Модели государства в теоретической экономике

 

---

Бахыт Кайракбай - Модели государства в теоретической экономике (публикация в №3/2008. Журнал Экономические стратегии - Центральная Азия)

Проблематика института государства изначально относится к разделу политических наук. вот уже много поколений ученые-экономисты пытаются разобраться в вопросе о месте, роли и функциях государства с точки зрения развития общества и экономики. Учитывая неоднозначность отношения общества к органам власти, среди людей часто возникают критические мнения, схожие с изречением, приписываемым одному из президентов США дж. Адамсу: «Счастье общества есть конец правительства».

Модель доброго диктатора, или Экономика Робин Гуда
простейшая теоретическая модель правительства1, известная как «модель доброго диктатора», представлена практически во всех стандартных учебниках микроэкономики. «Добрый», потому что его единственной целью является максимизация общественного благосостояния, «диктатор», потому что для достижения этой цели он использует любые, в том числе и диктаторские, методы перераспределения богатства. Модели подобного сорта носят название нормативных (чисто теоретических), поскольку отвечают на вопрос «как должно быть?»2 Другой тип моделей пытается выстроить какие-то закономерности на базе тех или иных эмпирических данных (как правило, отрывочных, неточных и неполных), то есть описывают явление «как есть». Этот тип моделей относится к так называемым позитивным моделям.

В дальнейшем мы вкратце остановимся на некоторых основных нормативных моделях государства. Почему? Такие нормативные модели играют роль несколько очищенных от второстепенных деталей (естественно, на взгляд и вкус исследователя) идеализированных теоретических конструкций, охватывающих главные черты изучаемого экономического явления или процесса. Соответственно, подобная абстрактная модель служит нулевой точкой отсчета при анализе реального экономического явления («бенчмарком»), тем более что в отличие от естественных наук в экономической науке понятия «воспроизводимый эксперимент» не существует. Попутно приведем в обоснование Спинозу, который писал, что «…понятие собаки не лает, но, тем не менее, оно полезно для понимания реальной жизни, где собаки лают и даже кусаются, если мы понимаем, как этим понятием пользоваться…»3.

Исходными положениями модели «доброго диктатора»4 являются:
• Общественное благосостояние есть простая сумма полезностей потребления каждого члена общества. На формальном языке это означает, что функция общественного благосостояния Бергсона–Самуэльсона является аддитивной функцией полезности членов общества.
• Убывающая предельная полезность по доходу означает, что полезность каждого следующего дополнительного тенге сверх имеющейся на текущий момент суммы дохода уменьшается в относительном выражении. Скажем так, если вы получили дополнительный доход в 1 тенге сверх суммы 100 тенге, то вы счастливы больше, чем в случае, когда дополнительный доход составит тот же 1 тенге, но сверх суммы в 1000 тенге.
• Наконец, индивидуальные полезности одинаковы по доходу – т.е., если вы имеете одинаковые доходы, то вы одинаково счастливы. Любопытно, что при таких вполне разумных предположениях (с точки зрения интересов общества и общественного благосостояния) мы получаем поразительный результат, что общественное благосостояние максимально при условии полного равенства распределения доходов в обществе – нормативное обоснование полной «социалистической» уравниловки в обществе5.

Вернемся к вопросу о власти (не по Ленину!). Рассмотрим простейший пример рыночной экономики, состоящей всего их двух агентов – продавца и покупателя. Они осуществляют сделку купли-продажи между собой. Исходя из житейской логики (а наиболее разумна в экономике всегда логика здравого смысла), их поведение при этом будет следующим – «продать дороже, купить дешевле». На неформальном языке это можно выразить так, что каждый попытается «надуть» другого. Вопрос – как обеспечить справедливость обмена? Ответ – нужен третий (естественно, независимый), который защищает права обоих6, обеспечивая тем самым справедливость и эффективность рыночной сделки. Таковым третьим и принято считать в нормативной теории правительство. В стандартном неоклассическом подходе предполагается, что правительство необходимо для исправления так называемых «провалов рынка» (например, того, который присутствует в рассмотренной выше сделке купли-продажи).

Теперь можно сформулировать, что власть – это способность некоторых участников рынка делать больше, чем просто откликаться и реагировать на некие обезличенные цены7. Права же собственности уже сами по себе являются некоей формой власти, поскольку определяют, кто, что и кому должен делать, каким образом, когда, как и при каких условиях. На рынке происходит обмен социально определенными и защищенными правами, которые предоставлены властью. Отсюда процессы определения прав собственности должны быть завершены до начала рыночных взаимодействий. Таким образом, будем считать, что на данном уровне рассмотрения необходимость существования института государства в экономике становится понятной.

Что есть государство?
Согласно Д. Норту8 государство – это организация, обладающая сравнительными преимуществами в осуществлении насилия, распространяющимися на географический район, чьи границы определены его способностью облагать налогом подданных. В силу осуществления государством (правительством) различных действий и функций (принудительных, регулирующих, оказывающих услуги) мы можем, таким образом, определить государство как систему институтов власти и управления, поддерживающих стабильность общества и участвующих в осуществлении институциональных преобразований.

Еще одной особенностью, характеризующей наличие государства как экономического института, обладающего значительной властью, является так называемое рентоориентирован-ное поведение различных экономических агентов. Их усилия, направленные на получение исключительных преимуществ с помощью государства, называются поиском ренты9. Теория поиска ренты разработана Р. Толлисоном, Дж. Бьюкененом, Г. Таллоком и др.10 Таким образом, имеем перераспределение, когда одни экономические субъекты выигрывают за счет других с помощью государства (например, получение привилегированного положения на рынке, эксклюзивные импортные квоты и т.п.). Ясно, что в этом случае ресурсы расходуются на цели, связанные с обеспечением перераспределения (финансирование политических партий, лоббирование, взятки), и не носят производительного характера. Соответственно, такие затраты не приносят социальных выгод и являются чистыми потерями с точки зрения общественного благосостояния.

Итак, необходимость правительства связана с необходимостью исправления «провалов рынка» (неэффективность «невидимой руки» рынка), однако не всегда «видимая рука» правительства будет лучше справляться с этой проблемой, так как собственно исправления направлены на нерыночные «продукты». Отсюда и возникает потребность в изучении нормативных моделей государства, позволяющих смоделировать те или иные аспекты, связанные с природой и «провалами государства». Существует два основных подхода, анализирующих природу государства – так называемые контрактная и эксплуататорская11 теории12.

Контрактная теория рассматривает экономическую систему как экономику обмена, в рамках которой государство играет роль агента, максимизирующего общественное благосостояние путем установления относительных цен. Следовательно, его функционирование связано с формированием эффективных прав собственности, способствованием экономическому росту и эффективным распределением ресурсов экономики.

Эксплуататорская теория рассматривает государство как совокупность агентов, образующих некую группу (класс), которые имеют своей главной целью извлечение ренты из граждан и экономических агентов в свою пользу. Отсюда, права собственности формируются так, чтобы максимизировать получаемый доход вне зависимости от воздействия политики, проводимой государством, на общественное благосостояние общества.

Модель контрактного государства
Рассмотрим простую модель контрактного государства, базирующегося на контракте между правителем и гражданами со следующими отличительными чертами.

• Правитель ведет себя как собственник. Т.е. он продает или поставляет за вознаграждение защиту и правосудие, включая защиту прав собственности и контрактных прав. Вознаграждением являются собираемые налоги.
• Правитель обладает всей полнотой власти. Предполагается беспрекословное послушание ему всех подданных, в том числе право требования и получения произвольно устанавливаемых сборов со своих подданных. При этом правитель ведет себя как дискриминирующий монополист, разделяя группы подданных по уровню дохода с целью максимизации своего дохода.
• Ограничения со стороны подданных на правителя охватывают два типа издержек. Первые называются издержками выхода и представляют собой стоимость того, что подданный сменит гражданство, переберется в другую страну и устроится там. Второй тип называется издержками смены правителя и представляет собой стоимость того, что подданные сумеют сменить своего правителя.

Отсюда, уровень монопольной власти правителя определяется наличием внешних и внутренних политических заменителей для экономических агентов. В обмен на налоги (которые должны быть определены до начала какой-либо экономической деятельности), правитель предоставляет две основных услуги – писаные (конституцию) или неписаные правила игры и общественные блага.

Обеспечение правил игры направлено на достижение двух основных целей:
1) определение фундаментальных правил конкуренции и кооперации, которые закрепляют права собственности, максимизирующие монопольную ренту правителя;
2) снижение транзакционных из-держек13 функционирования экономики для обеспечения роста выпуска и соответствующей максимизации налоговых поступлений.

Но между этими целями имеется противоречие – минимизация транзакционных издержек предполагает установление эффективных прав собственности, в то время как максимизация ренты правителя подразумевает правила, не согласующиеся с принципом эффективности.

Предоставление общественных, а также полуобщественных благ направлено на снижение транзакционных издержек (типа составления и спецификации контрактов, принуждения к их исполнению и т.п.).

В простейшем случае правитель имеет два ограничения. О первом, включающем в себя издержки выхода подданных и смены правителя, которое может быть названо уровнем внешней и внутренней политической конкуренции, мы уже говорили выше. Второе ограничение представляет собственные транзакционные издержки правителя и охватывает:
• агентские издержки – издержки мониторинга и контроля над бюрократами для обеспечения неразворовывания достояния правителя и надлежащей реализации его воли;
• информационные издержки – издержки сбора информации о производственной и социальной деятельности подданных для обеспечения максимизации ренты правителя (статистические, социологические, разведывательные, налоговые и другие службы);
• издержки измерения, связанные с многообразием видов производственной деятельности экономических агентов.

С учетом этих ограничений правитель вынужден не максимизировать свою ренту в абсолютном выражении, а идти на такой набор прав, который наиболее благоприятствует самым опасным (с точки зрения правителя) группам агентов – тем, которые имеют достаточно низкие значения издержек смены правителя и выхода подданных.

Для иллюстрации представим себе общество, состоящее из правителя, группы элит (созданных правителем или тех, в состав которых он входит) и основной массы (небогатого населения). Элиты обладают достаточной экономической и определенной политической мощью. В определенном смысле элиты можно рассматривать как своего рода группы специальных интересов, создающих так называемые «клубные блага» для членов, входящих в эти клубы (элиты). Ясно, что издержки координации в силу общности и спаянности интересов у этих элит невысокие в отличие от издержек координации основной массы населения. Правитель специфицирует права собственности таким образом, чтобы максимизировать свою ренту. В историческом плане таковым являлось предоставление права на определенный значимый ресурс – в рабовладельческом обществе, скажем, это было право на личность (человека), в других случаях это были права на землю, воду, а в новейшее время в качестве значимого ресурса часто выступает капитал. В случае капитала как ресурса, учитывая его мобильность в современном обществе, издержки выхода из «подданства» для элит могут быть сравнительно невысокими (выход может выступать в виде перетока капитала). Издержки смены правителя в ситуации растущей мощи элит также могут стать незначительными (а в случае конфликта интересов и вовсе привести к смене правителя). Ясно, что в этих условиях правитель не заинтересован в конфликтах с элитами и не будет особенно «напрягать» их из-за низких упомянутых издержек, обеспечивая им благоприятный правовой режим (типа легализации капитала и собственности) и «делясь» с ними частью своей ренты. Следовательно, основное бремя «рентных выплат» в подобных условиях ложится на основную небогатую массу населения, которое имеет достаточно высокие как координационные издержки (для защиты своих прав), так и значительные размеры издержек выхода из подданства и издержек смены правителя.

Аналогично обеспечение эффективных прав собственности, способствующее большему росту производства, но связанное с меньшими налоговыми поступлениями, побуждает правителя предпочесть, исходя из описанных ограничений, установление неэффективных прав собственности, что обусловлено высокими издержками мониторинга и сбора налогов. Отсюда, правителю часто выгоднее монопольное положение какого-либо «сильного клана» или группы кланов (элит), нежели обеспечение конкурентной экономической среды.

Что происходит в этой простой модели, когда правитель намерен максимизировать свою монопольную ренту при условиях экзогенной ставки налога и контроле только над занятостью в государственном секторе? Оказывается, что оптимальное для правителя значение занятых государственных чиновников будет всегда меньше того значения занятости в государственном секторе, при котором максимизируется объем выпуска. Таким образом, максимизация правителем своей ренты будет обуславливать недопроизводство «правопорядка»14.

Другим возможным эффектом в рамках данной модели (Финдли– Уилсона) является разрастание государственного аппарата вследствие «оппортунистического поведения» государственной бюрократии (в виде «произвола чиновников»), которое приводит к рассеиванию ренты правителя. Здесь при ставке налога, превышающей оптимальное значение (обусловленное «оппортунизмом» чиновников), даже равенство доходов и расходов правителя (полное рассеивание ренты правителя) не обеспечивает максимизации объема производства. В результате имеем перепроизводство «правопорядка».

Модель «оседлого бандита»
В рамках эксплуататорской теории государства15 рассмотрим модель «оседлого бандита» Мак-Гира– Олсона16. Государство в этой модели представляется в виде «оседлого, или стационарного бандита», который предполагает обирать своих подданных достаточно длительный период (долгосрочно). Этим он отличается от «бандита-гастролера, или нестационарного бандита», целью которого является максимизация своей добычи в краткосрочном плане – соответственно, его не волнуют вопросы выживания ограбленных им граждан. Оседлый же бандит заинтересован как в том, чтобы его «подданные» имели хотя бы минимальные возможности поддерживать свое существование и заниматься производством, так, впрочем, и в том, чтобы у них сохранялись стимулы к развитию производства. Отсюда следует, что такой правитель-бандит должен «грабить» своих подданных только в той степени, чтобы оставшихся у них после «грабежа» средств хватало бы для жизнедеятельности и сохранения стимулов к ведению хозяйства. Помимо этого для обеспечения стабильности получения «доходов» со своих подданных «оседлый бандит» должен позаботиться о пресечении конкуренции на своей территории со стороны других стационарных и нестационарных бандитов. Дополнительно он должен препятствовать обиранию одних своих подданных другими. По сути, это означает, что данный правитель-бандит для обеспечения долгосрочной стабильности получения своих доходов вынужден гарантировать подданным определенную защиту прав собственности. Фактически «оседлый бандит» заключает с захваченным им обществом некий контракт, в котором он в обмен на «платежи» обеспечивает подданным защиту прав их собственности (нечто вроде «бандитского охранного агентства»). Как это выглядит? Это означает:

а) создание системы формальных правил спецификации прав собственности;
б) формирование системы информирования граждан об этих правилах;
в) создание структур, контролирующих выполнение этих правил, выявляющих и наказывающих нарушителей.

Таким образом, у «бандита-гастролера» и «оседлого бандита» различаются не только горизонты планирования (краткосрочный в первом случае и долгосрочный – во втором), но и существенно различны структуры доходов и расходов. Поскольку «бандит-гастролер» максимизирует свой краткосрочный доход, то он инвестирует свои средства прежде всего в технологии перераспределения (например, в военные или технологии запугивания). «Оседлый» же бандит в силу того, что ему необходимо поддерживать питающую его производственную базу, будет теперь инвестировать не только в перераспределительные технологии, но и в обеспечение определенного правового (с его точки зрения) порядка, «защищая» права собственности своих подданных. Аналогично у такого бандита-правителя меняется и структура расходов. Часть собранных налогов он вынужден тратить на поддержание порядка (пункты а, б, в, приведенные выше).

Простая формальная модель Мак-Гира–Олсона представляет координационные и мотивационные последствия существования государства, препятствующие достижению Парето-эффективного состояния экономики.

В данной модели потенциальный17 и фактический выпуск в экономике зависят от единственного фактора производства – «правопорядка». Решение об уровне затрат на «правопорядок» правитель принимает вне зависимости от «налоговой» ставки. Далее «оседлый бандит» решает оптимизационную задачу и определяет оптимальную ставку «налога», которая максимизирует его ренту. В результате получаем, что при росте издержек по налогу на единицу выпуск уменьшается ровно на единицу (в этом случае говорят, что предельные издержки по налогу и выпуску одинаковы и противоположны по знаку). Кроме того, предельный по затратам на «правопорядок» фактический выпуск обратно пропорционален ставке «налога». Последнее можно назвать коэффициентом альтернативного выбора между ставкой и «правопорядком».

Что будет происходить, если выбраны неоптимальные значения ставок «налога»? При отклонении ставки от оптимальной будет наблюдаться уменьшение собираемых правителем-бандитом «налогов» (общая величина дохода «оседлого бандита»). При увеличении ставки будут уменьшаться соответственно также рента «оседлого бандита», его затраты на «правопорядок» и величина располагаемого дохода «подданных». При уменьшении ставки будет наблюдаться некоторое повышение фактического выпуска и затрат на «правопорядок», но этот прирост превышает прирост общего дохода бандита, что приводит к падению его ренты.

Общий вывод, который можно сделать из рассмотрения простой модели «оседлого бандита» Мак-Гира–Олсона, заключается в том, что «оседлый бандит» (несмотря на свою бандитскую сущность) в силу различных ограничений, решая задачу максимизации своей ренты, вынужден ограничивать себя как в фискальном смысле, так и предоставить своим подданным определенное и гарантированное количество «правопорядка» (существует как бы некая «невидимая рука», вынуждающая его это сделать).

Современные модели государства
Когда государство становится хищническим?18 Хищническое поведение связано с «недопредложением» общественных благ. Если политика, поддерживающая экономическое развитие (строительство инфраструктуры или поддержка торговли) и хорошие институты (охрана прав собственности или эффективная бюрократия) не согласованы с обеспечением политического статус-кво, то это дает стимул элитам быть хищническими, хотя они могут и доминироваться издержками такого хищничества. Если издержки высоки, то элиты могут поддерживать развитие и отвечать на угрозы своей власти другими способами. Анализ показывает, что хищническое поведение возникает в обществах, которые имеют следующие отличительные черты:

• высокие выгоды от обладания властью;
• хорошая оснащенность природными ресурсами;
• плохая оснащенность факторами, дополняющими общественные инвестиции (человеческий капитал);
• внутренне присущая нестабильность вследствие, скажем, нелигитимности власти или высокой политической мобилизации общества.

Одной из возможных идей является то, что равновесные экономические институты есть результат проявления политической власти де-юре и де-факто19. Изменения политических институтов (например, переход от недемократического режима к демократии) изменяют распределение власти де-юре, но элиты могут усилить свои инвестиции во власть де-факто (лоббирование или парамилитаристские силы), чтобы частично или полностью возместить потерю власти де-юре. Равновесные изменения в политических институтах не влияют на равновесное распределение экономических институтов, приводя к частной форме устойчивости равновесных институтов. После расширения модели путем введения пределов проявления власти де-факто элитами в демократии или путем издержек изменения экономических институтов равновесие принимает форму Марковского процесса с переключением в зависимости от состояния. Наконец, когда изменение политических институтов по сравнению с экономическими более затруднено, модель приводит к так называемой «захваченной» демократии, посредством которой демократический режим может выжить, но будет выбирать экономические институты в пользу элит.

Когда развитие приводит к росту неравенства в обществе, это может индуцировать политическую нестабильность и принудить к демократизации политические элиты20. Демократизация приводит к институциональным изменениям, которые поддерживают перераспределение и уменьшают неравенство. Оказывается, что развитие может быть связано с двумя типами недемократических «путей»:

• «автократическая катастрофа» (бедствие, несчастье) с высокой степенью неравенства и низким уровнем производства;
• «Восточно-Азиатское чудо» с низким неравенством и высоким выпуском.

Такие пути возникают вследствие того, что неравенство не растет с развитием или же из-за низкой политической мобилизации.

При моделировании роста в диктаторствах, сталкивающихся в каждый период с вероятностью внутренней политической катастрофы, которая может уничтожить всякую способность режима к извлечению богатства, выявлено следующее21. Размеры домашнего капитала определяют точку бифуркации, определяющую либо экономический рост, либо спад. С низким уровнем домашнего капитала диктатор расхищает ресурсы страны, и экономика в спаде. С высоким начальным уровнем домашнего капитала экономика, в конечном счете, растет быстрее, чем это необходимо в социальном оптимуме. Последний эффект и может объяснять успехи «азиатских тигров».

Что определяет взаимодействие и взаимоотношения автократических правителей и элит, в том числе и созданных правителями?22 Возможность предательства ближайшими советниками представляет опасность для всех автократов, поскольку более информированные советники способны более различать и заговорщиков, что делает их более опасными с точки зрения диктатора. Во избежание этой угрозы, особенно в случае слабости и уязвимости, диктаторы жертвуют компетентностью агентов, выбирая посредственных, но верных советников. Одной из причин, по которым в демократиях можно найти более талантливых советников, является неспособность диктатора взять на себя обязательство по применению оптимального наказания (но это не казнь) для тех, кто безуспешно пытался отстранить его от власти. Более того, использование стимулирующих контрактов со стороны диктатора ограничено тем, что награды зависят от желания диктатора выполнять взятые обязательства, а наказания - от того, выжил ли диктатор.

---

Пы Сы от salatau: Погожу чиво люди скажут.

Рудольф Баландин: «Завещание Сталина»

 

---

Незадолго до смерти Сталин оставил два запечатанных конверта. На одном надпись: "Вскрыть в трудное время". На втором: "Вскрыть в критическое время".
Когда наступило трудное время, вскрыли первый конверт. Записка: "Сваливайте все на меня".
Когда наступило критическое время, вскрыли второй конверт. Записка: "Делайте, как я".

"Последнее выступление Сталина

Завершила XIX съезд партии краткая речь Сталина, обращенная главным образом к представителям братских партий. Есть версия, будто это свидетельствует о плохом физическом и умственном состоянии вождя. В действительности, ничего подобного не наблюдалось.

Он просто не захотел, как говорится, выносить сор из избы, освещая внутреннее непростое положение в партии. Отделываться общими гладкими формулировками он вообще не любил. Вскоре на закрытом Пленуме ЦК КПСС 16 октября 1952 года последовало принципиально важное крупное его выступление. Как оказалось, оно стало последним.

Об этом событии следует рассказать подробно. Оно проясняет многое, происходившее в последние годы жизни Сталина, и, возможно, помогает понять причины его смерти, всего лишь через 4 месяца после этого события. Сталин говорил около полутора часов без перерыва. Он не читал заранее написанный текст, а именно говорил, обращаясь в зал и не сбиваясь. Одно уже это убедительно свидетельствует о том, что он был здоров и, во всяком случае, никакими умственными и психическими расстройствами не страдал. Он сразу же взял деловой тон:
— Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства...

Обратимся к воспоминаниям присутствовавшего на пленуме писателя Константина Симонова, члена ЦК партии:
«Говорил он от начала до конца сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади. И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, — все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению...

Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается то время, когда другим придется продолжить делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствовавших, что, в свою очередь, было связано с темою собственной старости и возможного ухода из жизни.

Говорилось все это жестко... За всем этим чувствовалась тревога истинная и не лишенная трагической подоплеки».

Написано это было спустя 27 лет после пленума, но общее впечатление и некоторые детали писатель запомнил, по-видимому, хорошо. К сожалению, отсутствует стенограмма выступления Сталина. Сошлюсь на запись Л.Н. Ефремова, приведенную в книге В.В. Карпова «Генералиссимус». Сталин объяснил некоторые свои предложения, сказав:
— Некоторые выражают несогласие с нашими решениями. Говорят, для чего мы расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы?
Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела, кто ее понесет вперед?..
(Нашлись комментаторы, излагавшие — изолгав — его слова в том духе, что коварный диктатор захотел под благовидным предлогом избавиться от конкурентов. Такова точка зрения тех, кто привык строить каверзы, лгать и клеветать ради своей карьеры или по заказу своих «спонсоров». На мой взгляд, Сталин говорил то, что хотел сказать. Он не привык унижаться, лицемерить, хитрить.)

Причины кадровых перестановок он объяснил так:
— Мы освободили от обязанностей министров Модо-това, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе. Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их переводим на работу заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей...

Однако: оказалось, что дело не только в возрасте ветеранов партии. Сталин перечислил несколько серьезных ошибок Вячеслава Михайловича. На одном из дипломати ческих приемов Молотов дал согласие английскому послу издавать у нас буржуазные газеты и журналы. «Такой не верный Шаг, если его допустить, — сказал Сталин, — бу дет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблении нашей, коммунистической идеологии и усилению идеоло гии буржуазной».

Судя по всему, вождь знал о влиянии последней на умы не столько рядовых советских граждан, сколько на тех, кто причисляет себя к элите общества. Ведь рекламируется под видом буржуазного образа жизни благосостояние наиболее обеспеченных слоев западного общества, но вовсе не того большинства, которое едва сводит концы с концами.

Кроме того, Сталин указывал на то, что Молотов предложил сделать Крым еврейской автономией, а также делился со своей женой (еврейкой) секретной информацией. «Получается, — говорил Сталин, — будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять». Среди них были Голда Меир, сотрудник посольства США и т.п.

Красноречивый факт. Когда в Москву приехала первый посол Израиля Голда Меир, перед синагогой, куда она пришла, собралась многотысячная толпа. Ее приветствовали с восторгом, и она ответила: «Спасибо за то, что вы остались евреями». А на приеме в МИДе жена Молотова подошла к Меир, заговорила с ней на идиш и на вопрос, не еврейка ли она, с гордостью ответила: «Я дочь еврейского народа».

Ужены Молотова были знакомые и в посольстве США. Вячеслав Михайлович имел неосторожность обсуждать со своей женой некоторые секретные решения Политбюро. А вскоре эти решения становились известны американцам.

«При всем гневе Сталина... — вспоминал Симонов, — в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной.

В зале стояла страшная тишина. На соседей я не оглядывался, но четырех членов Политбюро, сидевших сзади Сталина за трибуной, с которой он говорил, я видел: у них у всех были окаменевшие, напряженные, неподвижные лица...»

Но самый большой удар по нервам присутствовавших был нанесен в заключение Пленума. Вот как описал это К. Симонов:
«Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить, уважить его просьбу... Сталин, говоря эти слова, смотрел в зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознававшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!», или что-то в этом духе, зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!» Не берусь приводить всех слов, выкриков, которые в этот момент были, но, в общем, зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. Мне в первую секунду показалось, что это все естественно: Сталин будет председательствовать в Политбюро, будет Председателем Совета Министров, а Генеральным секретарем ЦК будет кто-то другой, как это было при Ленине».

Тут писатель позволил себе сомнительную вольность: заговорил о мыслях малоизвестного ему человека, политика и государственного деятеля, соображения которого в тот момент могли быть совершенно иными. (Учтем, что написан этот отрывок в 1979 году, когда был осужден «культ личности Сталина» и много клеветы говорилось в его адрес.)

По мнению Симонова, Маленков «понял сразу, что Сталин вовсе не собирался отказываться от поста Генерального секретаря, что эта просьба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу — как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью свою обязанность...

И почувствуй Сталин, что там сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».

Увы, печальными бывают результаты даже искренних попыток писателей, не относящихся к числу крупных мыслителей, думать за выдающихся государственных деятелей! Как говорится, не по Сеньке шапка.

Пожалуй, Маленков, как многие другие, был обескуражен, прежде всего, неожиданностью предложения Сталина. Он просто не знал, что предпринять в такой экстремальной ситуации. Поэтому обратился в зал:
— Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.
Последовали бурные аплодисменты. Сталин:
— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу Освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.
Встал маршал С. К. Тимошенко и пробасил:
— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.
Все стоя поддержали его слова аплодисментами. Сталин постоял, глядя в зал, потом махнул рукой и сел.

Странно, что «инженер человеческих душ» К. Симонов истолковал этот эпизод как выражение торжества. Или вождь поистине выжил из ума, если решил таким нелепым образом «прощупать отношение Пленума» к поставленному вопросу о его отставке? Ну а если бы его просьбу удовлетворили, он что же, приказал бы покарать всех, кто ее поддержал? Выходит, захотел внести раздор в ряды партии, начать массовые репрессии среди узкого круга участников Пленума? Зачем?! Он же откровенно сказал, что уже стар и может вскоре умереть.

Разумней предположить, что он хотел выяснить, готовы ли новые государственные деятели к самостоятельной работе, к продолжению дела, которому он посвятил всю свою жизнь.. Или, возможно, в порыве раздражения он просто пригрозил своей отставкой, чтобы присутствующие поняли, насколько важно то, о чем он говорил. Хотя не исключены и другие предположения. Жаль, что обычно тиражируется самое глупое и подлое.

Против партийной элиты

Некоторые авторы, фантазируя на тему «осень патриарха», пишут, будто Сталин панически боялся смерти. Полная чепуха! Как революционер, да еще и террорист (в молодости), он смерти не боялся. Но, чувствуя ее приближение, беспокоился за судьбу страны.

На Ялтинской конференции в феврале 1945 года он сказал, обращаясь к Рузвельту и Черчиллю: «Пока мы все живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами... Но пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что пережили мы, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы».

Как видим, он спокойно и вполне философски относился к своей смерти, даже фактически предсказал ее с удивительной точностью.

С подачи Хрущева принято считать, будто существовал политический кризис, с которым не мог справиться престарелый вождь. Эта легенда понадобилась Никите Сергеевичу для оправдания своих провальных мероприятий после захвата власти. (Аналогично поступили и Горбачев, и Ельцин; любому обанкротившемуся политику хочется свалить свою вину на своего предшественника.) Его мнение пришлось по душе многим авторам. Например, историк Д. Боффа уверенно констатировал «кризис сталинского правительства» (по-видимому, точнее сказать — сталинского правления). Хотя уже в следующем абзаце кон статировал:
«После десяти лет международных испытаний, одно другого тяжелее, которые страна победно преодолела, Советский Союз постепенно окреп. Последствия войны и голода отошли в прошлое. Население увеличивалось в результате демографического подъема. Промышленность росла. Из стен высших учебных заведений выходило около 200 тыс. выпускников, в дополнение к которым подготавливалось также примерно 300 тыс. специалистов со средним техническим образованием». Если таковы результаты кризиса правительства, то побольше бы подобных кризисов! Словно в помрачении рассудка автор ссылается на «маниакальное вырождение подозрительного характера» Сталина и «признаки неспособности осуществлять руководство». Боффа объясняет парадоксальность ситуации просто: «Все преодолевающая жизненная стойкость народа находилась в противоречии с тем свинцовым колпаком, который послевоенная сталинская политика надела на всю общественную жизнь в стране».

Оказывается, под «свинцовым колпаком» происходит невиданный подъем народного хозяйства, растет количество населения, улучшается его благосостояние и повышается культурный уровень! Выходит, «колпак» предохранял общество от всяческих бед и определял его устойчивость. На мой взгляд, под идеологическим колпаком находилось сознание Боффы, когда он писал подобные вещи. Умилительную оговорку делает этот буржуазный историк: «Мало кто ясно осознавал это противоречие». А может быть, его и не было? Или стремились создать и усилить социальные противоречия именно те, кто желал уничтожить существующий строй и/или обрести благоприятные возможности для личного обогащения?

Именно так все и произошло, когда в конце XX века осуществилась в России — СССР буржуазная революция (или контрреволюция?). Она явилась своеобразным реваншем за провал в феврале 1917 года. В результате общество не перешло на более высокий уровень; напротив, очевидна его деградация буквально по всем параметрам — упадок социальный, научно-технический, экономический, нравственный, культурный.

Отчасти оправдывает логические несуразицы Д. Боф-фы то, что его работа относится к концу 1970-х годов. Над ним довлели политические стереотипы западных идеологов. Не исключено, что он выполнял соответствующий социальный заказ. К тому же о положении в СССР он судил преимущественно по всяческим диссидентским сочинениям.

Как уже говорилось, в СССР в 1952 году основополагающим событием стал XIX съезд партии. На нем были подведены итоги сталинской эпохи и намечены перспективы на будущее. Однако в изданном полумиллионным тиражом учебном пособии «История СССР. Эпоха социализма» (М., 1958) о нем сказано было весьма скупо и неопределенно. Даже не упомянут основной докладчик Г. М. Маленков, не сказано о присутствии на съезде Сталина.

В новейшем учебнике истории России для 11 класса (2007) сказано: «В последние годы жизни И. В. Сталина нормы внутрипартийной демократии перестали соблюдаться даже формально. Не созывались заседания руководящих органов партии. 13 лет не проводились ее съезды. Лишь в 1952 г. состоялся XIX съезд ВКП(б). Съезд утвердил новое название партии. Она стала называться Коммунистической партией Советского Союза (КПСС)». Только и всего!

Традиционно «наивное» пояснение дал Д. Боффа: «Ход работы XIX съезда, на котором партия окончательно отказалась от своего именования как партия большевиков и назвалась просто Коммунистической партией Советского Союза (КПСС), подтвердил наличие в эти годы глубокого кризиса. В СССР и правители, и управляемые в дальнейшем старались вычеркнуть его из памяти истории; в более позднее время об этом событии стремились говорить как можно меньше (стенограмма выступлений на съезде не была до сих пор опубликована)... Основным докладчиком был Маленков; это поручение, казалось, представляло собой ясное указание на возможного наследника Сталина».

Вновь ссылка на кризис без какого-либо убедительного пояснения, а вдобавок отказ обдумать странный феномен стремления власть имущих вычеркнуть данный съезд «из памяти истории». Почему?

Предположим, страна находилась в критическом положении. Но тогда для Хрущева и его сторонников имело прямой смысл раскрыть суть кризиса, который способствовал свержению сталинизма. А тут прямо противоположная стратегия умолчания и даже засекречивания. Тот же самый Боффа вольно или невольно указал на то, каким в действительности был кризис. Был он связан не со сталинским управлением, а назревал вопреки нему. Существовали некоторые объективные явления, угрожавшие системе, созданной Сталиным. О них много говорил Маленков. «Он резко акцентировал внимание, — справедливо указал Боффа, — на четырех пунктах: необходимо дать большой простор самокритике и критике «снизу»; дисциплина партийная и государственная должна быть укреплена и должна стать единой для всех, руководителей и руководимых: выдвижение и подбор кадров должны проводиться более строго, не должно быть места для кумовства и личных капризов, как это часто случается; необходимо также усилить идеологическую работу, для того чтобы не Доцустить возрождения буржуазной идеологии и остатков антиленинских групп (то есть оппозиций давнего времени)».

С докладом о партийном обновлении выступал Хрущев. Он приводил аргументы, аналогичные тем, что использовал Маленков. Членам партии предписывалось исполнение новых обязанностей: критика и самокритика; запрет любых форм «двойной дисциплины», одной — для руководителей, другой — для рядовых членов; уважение к «секретности в партии и государстве»; обязанность докладывать наверх о местных «недостатках», «невзирая на лица»; подбор руководителей без каких-либо соображений дружбы, родства или землячества.

Нет никаких сомнений, что повторение Хрущевым основных положений кадровой политики, доложенных Маленковым, свидетельствует о том, что данная проблема считалась ключевой и предварительно обсуждалась со Сталиным. Скорее всего, обсуждение это проводилось преимущественно или даже единственно с Маленковым. Ведь именно он отвечал за кадровую политику в государстве и партии.

Если Сталин счел нужным представить Маленкова своим преемником, то логично предположить, что состояние руководящих кадров вождь считал неудовлетворительным, а наведение порядка в этом деле — важнейшей, первостепенной задачей. (По словам Д. Боффы, «даже если под этими докладами и уставными новшествами и не было подписи Сталина, то наверняка инициатива исходила от него и их содержание контролировалось им же».)

Вот и Н. Верт высказал мнение, что Сталин вынужден был, «не трогая основ, обновить политические, административные, хозяйственные и интеллектуальные кадры государства. Именно с этой точки зрения следует рассматривать изменения, произведенные на XIX съезде партии». Мы приходим к тем же выводам, что и антисоветские историки. Не потому, что у нас единые позиции (тут-то как раз наоборот!). Данное мнение верное, ибо основано на фактах. Оно вполне очевидно для любого, кто более или менее внимательно ознакомится с докладом Маленкова.

Но если все так просто и ясно, то почему же советская партийная пропаганда стала замалчивать материалы и основные положения данного съезда? Почему на них не обратили должного внимания? Ответ, как мне представляется, может быть один: с хрущевских времен и до настоящего времени власть в СССР, а затем в Российской Федерации захватили представители того самого социального слоя, против которого ополчились Сталин и его преемник Маленков.

Р. БАЛАНДИН