Томас Гоббс. Левиафан (отрывок)

[turaru]

 

Люди равны от природы. Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей, ибо хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее другого, однако если рассмотреть все вместе, то окажется, что разница между ними не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, а другой не мог бы претендовать на него с таким же правом. В самом деле, что касается физической силы, то более слабый имеет достаточно силы, чтобы путем тайных махинаций или союза с другими, кому грозит та же опасность, убить более сильного.


Что же касается умственных способностей (я оставляю в стороне искусства, имеющие свою основу в словах, и особенно искусство доходить до общих и непреложных правил, называемое наукой,- таковыми правилами обладают немногие, и то лишь в отношении немногих вещей, ибо правила эти не врожденные способности, родившиеся с нами, а также не приобретенные (как благоразумие) в процессе наблюдения над чем-то другим), то я нахожу в этом отношении даже большее равенство среди людей, чем в отношении физической силы. Ибо благоразумие есть лишь опыт, который в одинаковое время приобретается в равной мере всеми людьми относительно тех вещей, которыми они с одинаковым усердием занимаются. Невероятным это равенство делает, возможно, лишь пустое самомнение о собственной мудрости, присущее всем людям, полагающим, что они обладают мудростью в большей степени, чем простонародье, т. е. чем все другие люди, кроме них самих и немногих других, которых они одобряют потому ли, что те прославились, или же потому, что являются их единомышленниками. Ибо такова природа людей. Хотя они могут признать других более остроумными, более красноречивыми и более образованными, но с трудом поверят, что имеется много людей столь же умных, как они сами. И это потому, что свой ум они наблюдают вблизи, а ум других - на расстоянии. Но это обстоятельство скорее говорит о равенстве, чем о неравенстве, людей в этом отношении. Ибо нет лучшего доказательства равномерного распределения какой-нибудь вещи среди людей, чем то, что каждый человек доволен своей долей.


Из-за равенства проистекает взаимное недоверие. Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение целей. Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга. Таким образом, выходит, что там, где человек может отразить нападение лишь своими собственными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-нибудь приличным именем, может с верностью ожидать, что придут другие люди и соединенными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жизни или свободы. А нападающий находится в такой же опасности со стороны других.


Из-за взаимного недоверия - война. Вследствие этого взаимного недоверия нет более разумного для человека способа обеспечить свою жизнь, чем принятие предупредительных мер, т. е. силой или хитростью держать в узде всех, кого он может, до тех пор пока не убедится, что нет другой силы, достаточно внушительной, чтобы быть для него опасной. Эти меры не выходят за рамки требуемых для самосохранения и обычно считаются допустимыми. Так как среди людей имеются такие, которые ради одного наслаждения созерцать свою силу во время завоеваний ведут эти завоевания дальше, чем этого требует безопасность то и другие, которые в иных случаях были бы рады спокойно жить в обычных условиях, не были бы способны долго сохранять свое существование, если бы не увеличивали свою власть путем завоеваний и ограничились бы только обороной. Отсюда следует, что такое увеличение власти над людьми, поскольку оно необходимо для самосохранения человека, также должно быть позволено ему.


Мало того, там, где нет власти, способной держать всех в подчинении, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, значительную горечь) от жизни в обществе. Ибо каждый человек добивается, чтобы его товарищ ценил его так, как он сам себя ценит, и при всяком проявлении презрения или пренебрежения, естественно, пытается, поскольку у него хватает смелости (а там, где нет общей власти, способной заставить людей жить в мире, эта смелость доходит до того, что они готовы погубить друг друга), вынудить у своих хулителей большее уважение к себе:


у одних - наказанием, у других - примером.


Таким образом, мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы.


Первая причина заставляет людей нападать друг на друга в целях наживы, вторая - в целях собственной безопасности, а третья - из соображений чести. Люди, движимые первой причиной, употребляют насилие, чтобы сделаться хозяевами других людей, их жен, детей и скота; люди, движимые второй причиной, употребляют насилие в целях самозащиты; третья же категория людей прибегает к насилию из-за пустяков вроде слова, улыбки, из-за несогласия во мнении и других проявлений неуважения, непосредственно ли по их адресу или по адресу их родни, друзей, их народа, сословия или имени.


При отсутствии гражданского состояния всегда имеется война всех против всех. Отсюда видно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение, или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения. Вот почему время должно быть включено в понятие войны, так же как и в понятие погоды. Подобно тому как понятие сырой погоды заключается не в одном или двух дождях, а в ожидании этого в течение многих дней подряд, точно так же и понятие войны состоит не в происходящих боях, а в явной устремленности к ним в течение всего того времени, пока нет уверенности в противном. Все остальное время есть мир.


Неудобство подобной войны. Вот почему все, что характерно для времени войны, когда каждый является врагом каждого, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой гарантии безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна.


Кое-кому недостаточно взвесившему эти вещи может показаться странным допущение, что природа так разобщает людей и делает их способными нападать друг на друга и разорять друг друга; не доверяя этому выводу, сделанному на основании страстей, он, может быть, пожелает иметь подтверждение этого вывода опытом. Так вот, пусть такой сомневающийся сам поразмыслит над тем обстоятельством, что, отправляясь в путь, он вооружается и старается идти в большой компании; что, отправляясь спать, он запирает двери; что даже в своем доме он запирает ящики, и это тогда, когда он знает, что имеются законы и вооруженные представители власти, готовые отомстить за всякую причиненную ему несправедливость. Какое же мнение имеет он о своих согорожанах, запирая свои двери, о своих детях и слугах, запирая свои ящики? Разве он не в такой же мере обвиняет человеческий род своими действиями, как и моими словами? Однако никто из нас не обвиняет человеческую природу саму по себе. Желание и другие человеческие страсти сами по себе не являются грехом. Грехом также не могут считаться действия, проистекающие из этих страстей, до тех пор пока люди не знают закона, запрещающего эти действия; а такого закона они не могли знать до тех пор, пока он не был издан, а изданным он не мог быть до тех пор, пока люди не договорились насчет того лица, которое должно его издавать.


Может быть, кто-нибудь подумает, что такого времени и такой войны, как изображенные мной, никогда не было; да я и не думаю, чтобы они когда-либо существовали как общее правило по всему миру. Однако есть много мест, где люди живут так и сейчас. Например, дикие племена во многих местах Америки не имеют никакого правительства, кроме власти маленьких родов-семей, внутри которых мирное сожительство обусловлено естественными вожделениями, и живут они по cю пору в том животном состоянии, о котором я говорил раньше. Во всяком случае, какова была бы жизнь людей при отсутствии общей власти, внушающей страх, можно видеть из того образа жизни, до которого люди, жившие раньше под властью мирного правительства, обыкновенно опускаются во время гражданской войны.


Хотя никогда и не было такого времени, когда бы частные лица находились в состоянии войны между собой, короли и лица, облеченные верховной властью, вследствие своей независимости всегда находятся в состоянии непрерывной зависти и в состоянии и положении гладиаторов, направляющих оружие друг на друга и зорко следящих друг за другом. Они имеют форты, гарнизоны и пушки на границах своих королевств и постоянных шпионов у своих соседей, что является состоянием войны. Но так как они при этом поддерживают трудолюбие своих подданных, то указанное состояние не приводит к тем бедствиям, которые сопровождают свободу частных лиц.


В подобной войне ничто не может быть несправедливым. Состояние войны всех против всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедливым. Понятия правильного и неправильного, справедливого и несправедливого не имеют здесь места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет несправедливости. Сила и коварство являются на войне двумя основными добродетелями. Справедливость и несправедливость не являются ни телесными, ни умственными способностями. Если бы они были таковыми, они, подобно ощущениям и страстям, должны были бы быть присущи и человеку, существующему изолированно. Но справедливость и несправедливость есть качества людей, живущих в обществе, а не в одиночестве. Указанное состояние характеризуется также отсутствием собственности, владения, Отсутствием точного разграничения между моим и твоим. Каждый человек считает своим лишь то, что он может добыть, и лишь до тех пор, пока он в состоянии удержать это. Всем предыдущим достаточно сказано о том плохом положении, в которое поставлен человек в естественном состоянии, хотя он имеет возможность выйти из этого положения - возможность, состоящую отчасти в страстях, а отчасти в его разуме.


Страсти, склоняющие людей к миру. Страсти, делающие людей склонными к миру, суть страх смерти, желание вещей, необходимых для хорошей жизни, и надежда приобрести их своим трудолюбием. А разум подсказывает подходящие условия мира, на основе которых люди могут прийти к соглашению. Эти условия суть то, что иначе называется естественными законами, о которых я более подробно буду говорить в следующих двух главах.

Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: Мысль, 1991, с.93-98.

Ср. англ. версию текста:


Nature has made men so equal in their physical and mental capacities that, although sometimes we may find one man who is obviously stronger in body or quicker of mind than another, yet taking all in all the difference between one and another is not so great that one man can claim to have any advantage of strength or skill or the like that can’t just as well be claimed by some others. As for strength of body: the weakest man is strong enough to kill the strongest, either by a secret plot or by an alliance with others who are in the same danger that he is in.


As for the faculties of the mind: I find that men are even more equal in these than they are in bodily strength. (In this discussion I set aside skills based on words, and especially the skill - known as ‘science’ -of being guided by general and infallible rules. Very few people have this, and even they don’t have it with respect to many things. I am setting it aside because it isn’t a natural faculty that we are born with, nor is it something that we acquire -as we acquire prudence - while looking for something else.) Prudence is simply experience; and men will get an equal amount of that in an equal period of time spent on things that they equally apply hemselves to.
What may make such equality incredible is really just one’s vain sense of one’s own wisdom, which .most men think they have more of than the common herd -that is, more than anyone else except for a few others whom they value because of their fame or because their agreement with them. It’s just a fact about human nature that however much a man may acknowledge many others to be more witty, or more eloquent, or more learned than he is, he won’t easily believe that many men are as wise as he is; for he sees his own wisdom close up, and other men’s at a
distance. This, however, shows the equality of men rather than their inequality. For ordinarily there is no greater sign that something is equally distributed than that every man is contented with his share!


Competition: This equality of ability produces equality of hope for the attaining of our goals. So if any two men want a single thing which they can’t both enjoy, they become enemies; and each of them on the way to his goal (which is principally his own survival, though sometimes merely his delight) tries to destroy or subdue the other. And so it comes about that when someone has through farming and building come to possess a pleasant estate, if an invader would have nothing to fear but that one man’s individual power, there will probably be an invader -someone who comes with united forces to deprive him not only of the fruit of his labour but also of his life or liberty. And the successful invader will then be in similar danger from someone else.


Distrust: Because of this distrust amongst men, the most reasonable way for any man to make himself safe is to strike first, that is, by force or cunning subdue other men -as many of them as he can, until he sees no other power great enough to endanger him. This is no more than what he needs for his own survival, and is generally allowed. And it goes further than you might think. Some people take pleasure in contemplating their own power in the acts of conquest, pursuing them further than their security requires, and this increases the security needs of others.
People who would otherwise be glad to be at ease within modest bounds have to increase their power by further invasions, because without that, in a purely defensive posture, they wouldn’t be able to survive for long. This increase in a man’s power over others ought to be allowed to him, as it is necessary to his survival.


Glory: Every man wants his associates to value him as highly as he values himself; and any sign that he is disregarded or undervalued naturally leads a man to try, as far as he dares, to raise his value in the eyes of others. For those who have disregarded him, he does this by violence; for others, by example. I say ‘as far as he dares’; but when there is no common power to keep them at peace, ‘as far as he dares’ is far enough to make them destroy each other. That is why men don’t get pleasure (and indeed do get much grief) from being in the company of other men
without there being a power that can over-awe them all.
So that in the nature of man, we find three principal causes of discord. First competition, secondly distrust, thirdly glory.
The first makes men invade for gain; the second for safety; and the third for reputation.
The first use violence to make themselves masters of other men’s persons, wives, children, and cattle; the second use it to defend themselves and their families and property; the third use it for trifles - a word, a smile, a different opinion, and any other sign of a low regard for them personally, if not directly then obliquely through a disrespectful attitude to their family, their friends, their nation, their profession, or their name.


This makes it obvious that for as long as men live without a common power to keep them all in awe, they are in the condition known as ‘war’; and it is a war of every man against every man.
For WAR doesn’t consist just in battle or the act of fighting, but in a period of time during which it is well enough known that people are willing to join in battle. So the temporal element in the notion of ‘when there is war’ is like the temporal element in ‘when there is bad weather’.
What constitutes bad weather is not a rain-shower or two but an inclination to rain through many days together; similarly, what constitutes war is not actual fighting but a known disposition to fight during a time when there is no assurance to the contrary. All other time is PEACE.


Therefore, whatever results from a time of war, when every man is enemy to every man, also results from .a time when men live with no other security but what their own strength and ingenuity provides them with. In such conditions there is no place for hard work, because there is no assurance that it will yield results; and consequently no cultivation of the earth, no navigation or use of materials that can be imported by sea, no construction of large buildings, no machines for moving things that require much force, no knowledge of the face of the earth, no account of time, no practical skills, no literature or scholarship, no society; and - worst of all -continual fear and danger of violent death, and the life of man solitary, poor, nasty, brutish, and short.
It may seem strange to you, if you haven’t thought hard about these things, that nature should thus separate men from one another and make them apt to invade and destroy one another.


So perhaps you won’t trust my derivation of this account from the nature of the passions, and will want to have the account confirmed by experience. Well, then, think about how you behave: when going on a journey, you arm yourself, and try not to go alone; when going to sleep, you lock your doors; even inside your own house you lock your chests; and you do all this when you know that there are laws, and armed public officers of the law, to revenge any harms that are done to you.


Ask yourself: what opinion do you have of your fellow subjects when you ride armed? Of your fellow citizens when you lock your doors? Of your children and servants when you lock your chests? In all this, don’t you accuse mankind as much by your actions as I do by my words?
Actually, neither of us is criticising man’s nature. The desires and other passions of men aren’t sinful in themselves. Nor are actions that come from those passions, until those who act know a law that forbids them; they can’t know this until laws are made; and they can’t be made until men agree on the person who is to make them. But why try to demonstrate to learned men something that is known even to dogs who bark at visitors -sometimes indeed only at strangers but in the night at everyone?


It may be thought that there has never been such a time, such a condition of war as this; and I believe it was never generally like this all over the world. Still, there are many places where people live like that even now. For the savage people in many parts of America have no government at all except for the government of small families, whose harmony depends on natural lust. Those savages live right now in the brutish manner I have described. Anyway, we can see what way of life there would be if there were no common power to fear, from the degenerate way of life into which civil war has led men who had formerly lived under a peaceful government.


Even if there had never been any time at which individual men were in a state of war one against another, this is how kings, and persons of sovereign authority relate to one another at all times. Because of their independence from one another, they are in continual mutual jealousies.
Like gladiators, with their weapons pointing and their eyes fixed on one another, sovereigns have forts, garrisons, and guns on the frontiers of their kingdoms, and permanent spies on their neighbours - this is a posture of war, as much as the gladiators’ is. But because in this the sovereigns uphold the economy of their nations, their state of war doesn’t lead to the sort of misery that occurs when individual men are at liberty from laws and government.


In this war of every man against every man nothing can be unjust. The notions of right and wrong, justice and injustice have no place there. Where there is no common power, there is no law; and where there is no law, there is no injustice. In war the two chief virtues are force and fraud. Justice and injustice are not among the faculties [here = ‘natural capacities’] of the body or of the mind. If they were, they could be in a man who was alone in the world, as his senses and passions can. They are qualities that relate to men in society, not in solitude. A further fact about
the state of war of every man against every man: in it there is no such thing as ownership, no legal control, no distinction between mine and thine. Rather, anything that a man can get is his for as long as he can keep it.


So much for the poor condition that man is actually placed in by mere nature; but as I now go on to explain, he can extricate himself from it, partly through his passions, partly through his reason.


The passions that incline men to peace are fear of death, desire for things that are necessary for comfortable living, and a hope to obtain these by hard work. And reason suggests convenient items in a peace treaty that men may be got to agree on. These items are the ones that in other contexts are called the Laws of Nature. I shall have more to say about them in the two following chapters.