Отчаяние

[turaru]

Берия решил ответить ударом на удар: внес предложение на ПБ о нормализации отношений с Тито ("это дело -- фикция и дутое провокаторство; интрига"), выходе на международный рынок и налаживании политического диалога с Западом ("мы отстали в технологии на десятилетия"), предложил снять с поста первого секретаря ЦК Компартии Украины Мельникова, заменив его истинным украинцем (прекратив таким образом насильственную русификацию республик, вернувшись "к нормам ленинского социалистического интернационализма", выраженного в Завещании). Не забыл он и об эмоциональном аспекте борьбы за лидерство: приказал найти в лагерях и тюрьмах бывших нелегалов, подкормить их, подлечить и дать о них серию материалов в газетах:

"В МГБ были не только садисты типа Рюмина, ставленники тирана, но и истинные герои в борьбе с нацизмом".

Исаева нашли во Владимирском политическом изоляторе: полуослепший, беззубый, с перебитыми ногами, он был помещен в тюремный госпиталь...

...Александр Максимович Исаев, которого по правде-то должны были записать в метриках Александром Всеволодовичем Владимировым (не знала Сашенька истинного имени любимого, тот выполнял приказ, жил по легенде)...

...Тогда председатель комиссии, довольно молодой военврач, осторожно, с долей брезгливости, повернул черный рычажок под столом -- терпеть не мог отечественной техники, непременно подведет в самый важный момент.

В комнате послышалось завывание ветра, далекий треск морзянки, чьи-то размытые слова, набегавшие друг на друга.

А потом, прорываясь сквозь эту далекую пургу, явственно прозвучал голос Максима Максимовича Исаева:

-- Сыночек, ты слышишь меня?!

И Александр Исаев, сделав шаг навстречу, закричал:

-- Папочка, миленький, слышу! Слышу тебя, родной! Мне уже совсем хорошо! Я почти все вспомнил, папочка! Где ты?! Папочка?! Отвечай же! Хочешь, я еще громче закричу? Ты слышишь меня?!
Военврач выключил магнитофон и кивнул надзирателям: "Можете уводить".
-- А папа? -- по-детски пронзительно закричал Саня. -- Папочка! Я же здесь! Почему ты замолчал?! Я здоров, папочка! Я помню! Я вспоминаю, папа!
...Александра Исаева признали вменяемым и увезли в другую тюрьму.
Когда трем исполнителям показали его -- один из них должен был во время конвоирования по коридору выстрелить осужденному в затьшок, -- самый рослый из них сделался вдруг белым как полотно:
-- Так это ж наш капитан! Это Коля! Он нам в Праге жизнь спас! Товарищ, он наш! Он наш! Это ошибка, товарищи!
-- Ты на одуванчик подуй, -- тихо сказал Исаев-младший, -- детишки по миру разлетятся. -- А потом улыбнулся загадочно: -- Мне в спину нельзя... Мне в голову надо, она у меня болит, а спина здоровенькая...
...Исполнитель Гаврюшкин был расстрелян через семь дней; провел пять суток без сна на конвейере: "Кто рекомендовал пролезть в органы? С кем снюхался в Праге в мае сорок пятого?!"

...Начальник команды получил строгача с занесением.
Заместитель начальника отдела кадров отделался выговором без занесения в учетную карточку.
Начальнику тюрьмы было поставлено на вид...

...В конце пятой недели его разбудили в половине пятого утра; на пороге стоял тот самый Сергей Сергеевич, которого он назвал тварью...
Лицо его было уставшим, осунувшимся, в глазах застыла боль...
-- Поднимайтесь, -- сказал он. -- Зря вы на меня наговорили руководству... Мне строгача объявили, а я ведь отца похоронил...
Исаев почувствовал, как ослабли ноги и остановилось сердце, когда в камере, куда его ввели, он увидел Сашеньку, сидевшую на табурете.
Это была не Сашенька, а седая женщина с морщинистым серым лицом и высохшими руками; только глаза были ее -- огромные, серые, мудрые, скорбные, любящие...
-- Садитесь на вторую табуретку, -- сказал Сергей Сергеевич. -- Друг к другу не подходить, если ослушаетесь, прервем свидание. Я оставлю вас наедине, но глазок камеры открыт постоянно, за нарушение будет отвечать Гаврилина -- три дня карцера.
И, по-солдатски развернувшись на каблуках, Сергей Сергеевич вышел из камеры...
-- Любовь моя, -- сказал Исаев и понял, что он ничего не сказал -- пропал голос.
-- Любовь моя, -- повторила Сашенька. -- Максимушка, Максим Максимович, нежность вы моя единственная...
Зачем я не умею плакать, горестно подумал Исаев, как счастливы те, кто может дать волю слезам; от инфаркта чаще всего умирают улыбчивые люди.
-- Двадцать лет назад... Я видел в Шанхае сон... Будто я вернулся к тебе, в Москву... И мы едем на пролетке, -- прошептал он, откашлявшись.
У Сашеньки задрожал подбородок...
Я оставил ее, повинуясь приказу, пришедшему во Владивосток из этого дома, подумал Исаев. Ей было двадцать тогда... А сейчас? Измученная старенькая женщина... И я не имею права сразу же спрашивать о сыне, я должен что-то сказать ей...
-- Ты похудела, любовь, но тебе это очень." Даже не знаю, как сказать... К лицу...
-- Максимушка... Я же знаю про себя все... Женщины все про себя знают... Даже если отобрали зеркальце... Я старуха, Максимушка... Глубокая старуха... Вы меня не успокаивайте, вы ж всегда подтрунивали надо мною, вот и сейчас будьте таким... Я вас тоже видела во сне... Это были какие-то кинофильмы, а не сны...
-- Ты сказала "отобрали зеркальце", -- Исаев осмотрел камеру; сразу же обратил внимание на большую отдушину, понял, что их не только записывают, но и снимают. -- Тебя давно арестовали? В чем обвиняют? Говори быстро, потому что могут прервать свидание-Сашенька покачала головой:
-- Мне сказали, что не прервут, дали честное слово... И разрешили отвечать на ваши вопросы... Можно я спрошу, Максимушка?
-- Конечно, любовь...
-- Вы были верны мне все эти годы?
Ее заставили задать этот вопрос, понял Исаев, до конца ощутив их трагическую, непереступаемую отгороженность друг от друга: дело здесь не в том, что она говорит мне "вы", она и во Владивостоке так говорила, дело в другом, совсем в другом, нам обоим неподвластном...

-- Мы никогда не будем жить вместе, Максимушка... Я сделалась старухой... Вы же сохранили силу и молодость... Вы еще очень молодой, а я больше всего ненавижу принудительность -- в чем бы то ни было... Если господь поможет, мы всегда будем друзьями... Я буду благодарно и счастливо
любить вас... Это будет грязно, если я посмею разрешить вам быть подле меня... Вы проклянете жизнь, Максимушка... Она сделается невыносимой для вас... Равенство обязано быть первоосновой отношений... А еще я ненавижу, когда меня жалеют... Так вот, когда мне сказали, что вы погибли, а Санечка пропал без вести, я рухнула... Я запила, Максимушка... Я сделалась алкоголичкой... Да, да, настоящей алкоголичкой... И меня положили в клинику... И меня спас доктор Гелиович... А когда меня выписали, он переехал ко мне, на Фрунзенскую... Он был прописан у своей тетушки, а забрали его у меня на квартире... Через неделю ко мне пришли с обыском -- при аресте обыска не делали, он же не прописан, и ордера не было... Меня попросили отдать все его записи и книги. Я ответила, что вещи его у тетушки, мне отдавать нечего... Меня попросили расписаться на каких-то бумагах, я расписалась, начался обыск, и в матраце, в Санечкиной комнате, нашли записные книжки, доллары, брошюры Троцкого, книгу Джона Рида, "Азбуку коммунизма" Бухарина... И меня арестовали... Как пособницу врага народа... Изменника родины... А вчера следователь сказал, что, если я попрошу вас выполнить то, чего от вас ждет командование, меня вышлют... И я смогу спокойно работать... А несчастного, очень доброго, но совершенно нелюбимого мною Гелиовича не расстреляют, а отправят в лагерь...
-- Бедненькая ты моя, -- прошептал Исаев, -- любовь, Сашенька, нежность...
-- И все твои ордена при обыске забрали... Мне же вручили их -- орден Ленина и два Красных Знамени...
-- Ты что-нибудь подписала на допросах, Сашенька?..

Ссылка

Штирлицу (а на самом деле его звали Всеволод Владимирович Владимиров все ноги перебили,

Сашенька (Гаврилина), жена, да, та самая, из "Мгновений", привезенная в Берлин, - спилась,

сына Саню, майора Вихря (Колю) (Александр Максимович Исаев, которого по правде-то должны были записать в метриках Александром Всеволодовичем Владимировым ) - расстрелляллли...

Ну и хто после этого Юлиан Семенов?

Ну и хто после всех этих мгновений, позиций, альтернатив, экспансий и т.п., прочитанных не только по-русски, но и в авторизованном и очень измененном переводе по-украински, Я???
Вот ишшо бы по-немецки прочитать...
Ну и хто Я после этого?
Га, Я спрашую?

МалчЯть!
АтвичЯть!

Comments

[aleksei-44.livejournal.com]

Профессор, русский филолог, которому семёнов принёс свою первую графоманию, сказал: "вам одинаково трудно, чт писать, что не писать. Попробуйте всё-таки НЕ писать" . . .
А так - серенькое "чтиво про супермена"

[salatau.livejournal.com]

Про Дуню у него действительно не получалось, а вот про Штирлица много налепетал...

[salatauq.livejournal.com]

Про Штирлица - это был поиск.
Но "Экспансия"-то - более менее.
Если бы он написал про Всеволода Владимирова сразу, то "Экспансию" - не успел бы точно.