GQ: На грани Макфола

[turaru]

ЮЛИЯ ИОФФЕ, 28 МАЯ 2012 Г.

На третий месяц Майкл Макфол сорвался.

За минувшую зиму 48-летний посол США в России узнал о себе много нового. Он выдал Алексею Навальному стипендию в Йель. Он навязывает русскому народу отвратительные американские праздники вроде Дня святого Валентина или Хеллоуина. Он педофил. Его обличало государственное телевидение. Представителей оппозиции засняли на видео направляющимися в посольство — «на инструктаж» к своему хозяину Макфолу. «Евразийцы» Александра Дугина пикетировали посольство. «Нашисты» в белых комбинезонах ложились у его ворот, притворяясь мертвыми (плакаты объясняли, что они не хотят стать жертвами революции, как несчастные египтяне). На месяц охрану Макфола пришлось усилить, потому что происходящее расценили как угрозу безопасности посла.

«Я совершенно не ожидал такого накала антиамериканских настроений, — сказал мне Макфол в феврале. В его голосе, обычно бодром и уверенном, звучали нотки неподдельной обиды. — Это так странно. Мы три года пытались построить новые отношения с этой страной. — Он добавил, почти заикаясь: — Я искренне не понимаю, что происходит». На людях он продержался еще месяц.

ПОСОЛ В РОССИИ — ПЕРВАЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ДОЛЖНОСТЬ МАКФОЛА. ДО ТОГО ОН ПРЕПОДАВАЛ В СТЭНФОРДЕ, РАБОТАЛ В СОВБЕЗЕ США И БЫЛ ПОМОЩНИКОМ ОБАМЫ ПО «РУССКОМУ И ЕВРОАЗИАТСКОМУ НАПРАВЛЕНИЯМ».

Срыв произошел в конце марта, когда посол

прибыл в офис движения «За права человека» в Малом Кисловском. Макфол приехал повидаться со старым другом, правозащитником Львом Пономаревым, которого знал еще в бытность свою аспирантом в перестроечной Москве. По календарю уже наступила весна, но холод не отступал; с неба все сыпался не то снег, не то дождь. Впрочем, послу не пришлось надевать куртку — он приехал на машине. Если бы он знал, что вездесущая рыжая журналистка НТВ будет поджидать его в переулке со съемочной группой, то оделся бы потеплее.

Пока камера, подпрыгивая, следовала за послом, рыжая допытывалась, что Макфол собирается обсуждать с Пономаревым. «Ваш посол в нашей стране все время ходит без этого, никто не вмешая в его работа, — ответил Макфол на своем картавом русском. Он явно сердился, но с лица его не слезала широченная, хоть и несколько натянутая, американская улыбка. — А вы все время бываете у меня — дома! Это не стыдно вам делать? Это оскорбление вашу страну, когда вы это делаете. Вы это не понимаете?»

«Я НЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ДИПЛОМАТ»

«Мы это понимаем», — согласилась рыжая и тут же спросила, каких оппозиционных политиков он поддерживает. Макфол, уже собиравшийся войти в здание, резко развернулся. Его улыбка стала еще шире и приобрела оттенок карикатурного изумления.

«Я вчера встречался с вашим президентом, — сказал он, саркастически качая головой. — Я его поддерживаю тоже. То же самая логика. Если я с ним встречаюсь, значит, что это какой-то поддержка? Это называется дипломатический работа. Это везде нормально!» Затем он предложил рыжей взять официальное интервью, чтобы спокойно обсудить все, что ее интересует. И добавил: «Я здесь без куртки. Это просто невежливо!»

Рыжая не отступала: «Что вы обсуждали с Немцовым?»

Ухмылка Макфола превратилась в гримасу. Как они ухитряются его повсюду преследовать? Откуда они знают его расписание? И тут он сорвался.

«Это дикая страна оказалась! — выпалил посол, простирая руки к серым небесам. — Это не нормально!» И продолжал: «Не бывает такого у нас, в Англии, Германии, в Китае... Это для меня очень серьезный вопрос, — продолжал он все громче, — потому что это нарушение конвенции в Женеве».

Макфол, понятно, сгоряча перепутал Женевскую конвенцию с Венской о дипломатических сношениях, обязующей страну пребывания обеспечить послу возможность беспрепятственной работы и принимать все меры для предупреждения любых посягательств на его личность, свободу или достоинство. Инцидент в Малом Кисловском, после которого Госдеп подал официальную жалобу в МИД, был всего лишь последней каплей. Фотосессия для этой статьи дважды отменялась из-за угроз безопасности посла. Ходили слухи, что кто-то проник на территорию Спасо-Хауса, посольской резиденции на задворках Арбата. НТВ практически подтвердил, что получает от своих источников расписание посла — пресс-cекретарь телекомпании заявила, что «вездесущесть НТВ объясняется обширной сетью информаторов, и это хорошо известно всем публичным фигурам в нашей стране». Эти информаторы — кем бы они ни были и где бы ни сидели — освобождают рыжеволосых журналисток от нужды совершать противозаконные деяния, так что «сотрудники НТВ, безусловно, ничьи телефоны не прослушивают и имейлы не читают».

Тем не менее во всех газетных заголовках цитировались именно недипломатичные сетования Макфола на «дикую страну». «Я неправильно выразился по-русски, — поспешно написал посол в твиттере. — Я хотел сказать, что действия телекомпании “дикие”. Я очень уважаю Россию». В интервью через несколько дней он зашел еще дальше. «Я очень сожалею, что неточно выразился тогда, — сказал Макфол. Затем он вытащил из рукава козырную карту, к которой надеялся не прибегать: — Я не профессиональный дипломат».

Когда 14 января Макфол прибыл в Москву в качестве нового посла США, он вел себя, как привык. Майк Макфол — свой парень, умеющий расположить к себе любого; искусный вашингтонский политик, которого числят своим и нео-консерваторы, и либералы; эксперт по России с разнообразными и широкими связями в Москве и в Штатах; человек, на чьей присяге — как правило, формальной и скучной церемонии — собрались сотни друзей и весь цвет дипкорпуса бывшего СССР. Вопреки традиции и протоколу госсекретарь Хиллари Клинтон произнесла дифирамб новому назначенцу и лично привела его к присяге.

Но в Москве что-то сразу пошло не так. Магия Макфола не срабатывала. Вскоре после прибытия новый посол зашел выпить пива в бар «Дома морпехов» на территории посольства. Завсегдатаи — морские пехотинцы и посольский персонал — замерли на местах, поглядывая на него с ужасом. Как-то вечером решил поиграть в баскетбол на посольской площадке, какой-то русский бизнесмен подошел к нему после матча и сказал: «Я и не знал, что играю в баскетбол с антихристом».

На первую из моих встреч с Макфолом я пришла в солнечный морозный февральский день. Многочисленная обслуга суетилась, включала лампы и пылесосила мягкие темно-синие ковры Спасо-Хауса. Макфол спустился ко мне в мешковатых джинсах и голубом свитере с мокрым пятном на животе. Он был без ботинок, даже без тапочек — в одних застиранных голубых носках. Мы разместились на пышных бордовых диванах в библиотеке; облаченный в смокинг дворецкий подал нам кофе в фарфоровых чашках самого официального вида и принялся разжигать камин. «Привет! Как жизнь?» — спросил у дворецкого Макфол. Тот не знал, что ответить.

«Когда я приезжал сюда мальчишкой, в 1983-м, тут тоже несли что-то чудовищное, — согласился Макфол, когда я спросила, так ли уж нов весь этот нынешний антиамериканизм. — Но до Америки все это не доходило так быстро, как сейчас. Из-за твиттера, фейсбука, ютьюба все передается молниеносно. Я могу сказать, как реагирует наше правительство: они принимают все это всерьез. Мне тут говорят в кулуарах: да ладно, не обращай внимания, это все предвыборные игры, к реальным интересам вернемся позже. Знаете что, это будет не так просто: уж очень много гадостей было сказано. И много личного. Они должны понять — то, что рассчитано на россиян, слышат и в Белом доме». Макфол имел в виду тот факт, что уже через три недели после майской инаугурации новоизбранный президент Путин поедет в США на заседание «большой восьмерки» и проведет встречу с глазу на глаз с Обамой. Встреча эта пройдет нелегко — отчасти, как подтвердили мне несколько источников, именно из-за личных нападок на Макфола, советника из ближнего круга президента. «Они демонстрируют Западу свою слабость, — добавил посол. — Ну, черт побери, мы думали, это серьезная страна. Но они ведут себя совсем не серьезно».

«Даже в Советском Союзе такого не бывало, — продолжил он. В его голос вернулась злость. — Давайте назовем вещи своими именами. Это нарушение дипломатического протокола. Представьте, какой поднялся бы вой, если бы что-то подобное происходило с российским послом в Вашингтоне. Государства так не общаются друг с другом. Это неуважительно».

Друзья и коллеги в один голос утверждают, что Макфол с легкостью вращается в любых сферах, метко оценивая людей и ситуации. Тем удивительнее, что его приход в дипломатию оказался столь проблемным. «Я думаю, он не до конца осознал все тонкости своего нового поста», — говорит Кэтрин Стонер-Вайс, коллега Макфола по Стэнфорду, в соавторстве с которой Макфол написал массу научных статей.

«Хороший дипломат будет говорить ровно столько и только то, что поможет ему утвердить свою позицию, и не станет лезть в постоянные споры, которые создают вокруг него ореол враждебности, — вторит ей Стивен Сестанович, исследователь из Совета по международной политике (Нью-Йорк), ветеран дипломатического мира и близкий друг Макфола. — Дипломат должен разобраться в том, что его окружает, и использовать это с максимальной эффективностью. Мы вечно ходим по минному полю и должны проявлять осторожность. Пожалуй, Майк реагирует на некоторые замечания в твиттере не так, как отреагировал бы я. Но это Майк, у него обычно все получается».

Макфол заступил на пост в тот момент, когда Государственный департамент стал активно побуждать своих сотрудников по всему миру использовать социальные сети. В руках Майка Макфола эта рекомендация обрела силу огнемета. Сложно вспомнить, когда американский посол в России приступал к работе с такой страстью и в таких политически непростых условиях: Макфол приехал всего через месяц после того, как Путин обвинил Хиллари Клинтон в попытках сменить режим в России. Уже на второй день в посольство пришли представители оппозиции. (Макфол уверяет, что встреча была запланирована задолго до его прибытия и приурочена к визиту заместителя государственного секретаря США Уильяма Бернса.) Не прошло недели, как он уже обменивался твитами с Навальным и игриво просился на телешоу к Тине Канделаки и Ксении Собчак. Он напрямую обвинил Маргариту Симоньян во «вранье». «Это просто потому, что я не мог впихнуть фразу “высказывания, не соответствующие действительности” в 140 знаков», — оправдывается он.

Я ЧАСТЬ ТОЙ СИЛЫ

На фото: Макфол в Спасо-Хаусе — особняке Второва, — где с 1933 года находится резиденция американского посла. Именно посольские приемы в Спасо-Хаусе послужили прообразом для бала у сатаны в «Мастере и Маргарите».

Алек Росс, старший советник Клинтон и один из зачинателей стратегии «дипломатии в соцсетях», не считает, что фейсбук и твиттер вредны для американских дипломатов. «Я не согласен с тем, что мы действуем через голову Путина, — сказал он мне. — Российские официальные лица сами очень активно используют социальные сети. Посмотрите на Медведева, на Рогозина. Они завели себе твиттеры за несколько лет до Макфола. К тому же в своих твитах он все больше рассказывает про то, как и где сыграл в баскетбол. Это, мягко говоря, не «Радио Свобода». Росс поспешил добавить, что «посол Макфол пользуется полной поддержкой Государственного департамента».

И все же деятельность Макфола сыграла на руку Кремлю в тот самый момент, когда там вдруг почувствовали давление со стороны Болотной площади — в тот момент, когда режиму как никогда была нужна масштабная и убедительная победа в марте. «Они используют Макфола как ресурс, — спокойно согласился со мной незадолго до выборов Сергей Марков, депутат от “Единой России” и доверенное лицо Владимира Путина. — Грех таким не воспользоваться».

Недоумение Макфола тоже понятно. В конце концов, он — архитектор перезагрузки, человек, который вопреки ожиданиям выдвинул Россию в число приоритетов внешней политики Обамы, человек, который организовал обмен шпионами в 2010 году, чтобы спасти российско-американские отношения от краха, который выкрутил руку грузинам и заставил их пустить Россию в ВТО; в тот момент когда функционеры «Единой России» обвиняли его во всех смертных грехах, он выступал перед конгрессом в Вашингтоне, призывая отменить поправку Джексона–Вэника. И после всего этого он оказался мишенью личных нападок, организованных — или одобренных — теми самыми людьми, с которыми тесно сотрудничал на протяжении последних трех лет и которых, как ему казалось, он хорошо знал.

Тем воскресным днем в феврале Макфол говорил о том, чего они «с президентом» успели достичь и какие задачи до сих пор остаются нерешенными. Он говорил о разнице в российском и американском подходе к дипломатии (первый основан на бумагообороте, второй — на разговорах). Но было понятно, что недавние оскорбления задели его лично, и время от времени он начинал напоминать влюбленного, чьи чувства неожиданно и невежливо отвергли. «Это их позиция изменилась, — сказал он в какой-то момент, покачивая головой и разводя руками в беспомощной растерянности. — Мы ничего не меняли. Вообще ничего».

Макфол родился в 1963 году в крошечном городке Глазго, в штате Монтана, неподалеку от канадской границы. Детские годы он провел на другом конце штата, в городе Бьют. Бьют славится золотыми, серебряными и медными приисками. Еще там есть Беркли-Пит, озеро с кислотной водой, в котором столько тяжелых металлов, что перелетные птицы, неосмотрительно останавливающиеся там на отдых, немедленно дохнут. Как специалист по современной России, Макфол умудряется найти параллели с ней даже в Бьюте. «В XIX веке Бьют был четвертым по величине городом к западу от Миссисипи, — говорит он. — Там жили свои олигархи, которые зарабатывали на приисках кучу денег и переправляли их в Нью-Йорк, где и селились. Отношения между метрополией и регионами тоже были весьма натянутыми».

Но изнутри все выглядело не так уж увлекательно. Бьют — типичная американская глубинка, где социальный статус напрямую зависит от спортивных достижений. Даже теперь, сидя в кабинете посла в американском посольстве в Москве, Макфол явно гордится тем фактом, что тамошняя школьная команда по вольной борьбе семнадцать лет подряд выигрывала национальное первенство. Когда в нашу следующую встречу — на этот раз в его рабочем кабинете — я спросила его, каким спортом он занимался, он засмущался: «Ну, это тяжелые воспоминания!» Я настаивала, и он признался, что испробовал все, но к старшим классам физиология заставила его сосредоточиться на том, что ему лучше удавалось. Между восьмым и девятым классами Майк практически не вырос. В сентябре, увидев своих одноклассников в раздевалке перед тренировкой по американскому футболу, он ошалел. «Я перепугался до смерти: за лето они вымахали сантиметров на 15 каждый и потяжелели кило на двадцать!» Тренер не замедлил поддержать его морально: «Макфол, ты идиот, — сказал он. — Пацаны тебя затопчут до смерти». В тот же день Макфол записался в секцию легкой атлетики. «Расти в такой обстановке было непросто», — говорит он.

«ЭТО ИХ ПОЗИЦИЯ ИЗМЕНИЛАСЬ, — СКАЗАЛ 
ОН В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ, ПОКАЧИВАЯ 
ГОЛОВОЙ И РАЗВОДЯ РУКАМИ 
В БЕСПОМОЩНОЙ РАСТЕРЯННОСТИ. — МЫ 
НИЧЕГО НЕ МЕНЯЛИ. ВООБЩЕ НИЧЕГО».

Полегче стало два года спустя, в 1978 году, когда его семья переехала в домик на колесах в городе Бозмен, за 90 миль от Бьюта. Отец Макфола работал учителем музыки, но решил уволиться и стать профессиональным музыкантом. В тот момент его чаще всего приглашали в гостиницу «Рамада» в Бозмене, и он разрывался между «Рамадой» и Бьютом, где по-прежнему жила его семья. Бозмен — университетский город, и Макфолы решили, что смогут убить двух зайцев: воссоединить семью и сэкономить на общежитии, когда их пятеро детей отправятся в колледж. Через три месяца после того, как Макфол-старший перевез семейство в бозменский трейлер, он потерял работу в «Рамаде». «В Бозмене он больше почти никогда не играл», — говорит Макфол.

Несмотря на финансовые трудности, которые испытывала семья, Макфол в Бозмене словно заново родился. Он обнаружил в городе цветущую альтернативную культуру и узнал, что «бегать по стадиону восемь кругов на скорость — не единственное занятие на свете». Его избрали председателем школьного совета. На занятиях по риторике, в разгар холодной войны, он выступил с речью за отмену поправки Джексона–Вэника. Так он впервые соприкоснулся с внешней политикой и советско-американскими отношениями. «Я уже тогда считал, что наша политика по отношению к Советам ошибочна, — вспоминает он. — Теперь я понимаю, что был наивен: мне казалось, если мы будем общаться и лучше понимать простых людей, мы сможем уменьшить напряженность».

Два года спустя, поступив в Стэнфордский университет в Пало-Альто в Калифорнии, Макфол записался на курсы по международным отношениям и по русскому языку. «Язык мне не давался, — говорит он. — Я эти уроки терпеть не мог и до сих пор вспоминаю о них с содроганием. У меня нет лингвистических способностей. Но я больше всего на свете хотел поехать в Советский Союз».

В июне 1983 года, отучившись в Стэнфорде два года (и два года промучившись на занятиях по русскому), Макфол приехал в Ленинград. Он впервые в жизни выехал за границу, но дистанция от Калифорнии до Ленинграда казалась не такой гигантской, как предыдущий прыжок от Бозмена до Стэнфорда. Жизнь в богатом Пало-Альто усилила интерес Макфола к политике и заставила его полеветь. «В Монтане были богатые люди, но все их богатство заключалось в количестве земли, — вспоминает Макфол, высвобождая ступню из тяжелого черного ботинка. — Они все ездили на пикапах и носили джинсы». В Стэнфорде было по-другому. «На первом курсе я в первый же день познакомился с парнем, у которого было 90 кассет Grateful Dead. Мне казалось, что это несметное богатство. Я никогда не встречал человека, у которого было 90 кассет чего угодно! Я совершенно ошалел».

В Ленинграде начала 80-х, оказалось, удивительного было не меньше, чем в Пало-Альто. Макфол бродил по городу в белые ночи, стоял в очереди за мороженым и спорил с друзьями-американцами о trickle down economics — самой модной на тот момент теме среди студентов, изучавших командную экономику. Тем же летом он ненароком заложил основы своих будущих обширных российских связей. У него появился местный друг, Юрий, с которым он ходил на джазовые концерты. Макфол познакомился с ленинградскими отказниками (благодаря тому, что привез для одной еврейской семьи приглашение в Лондонскую школу экономики). Он подружился с фарцовщиками. «Они хотели со мной познакомиться ради делового интереса, — говорит Макфол. — Да, они покупали у нас джинсы и меняли нам доллары, и это все был чистый бизнес. Но при этом они слушали Led Zeppelin и делали все то, что делают любые студенты».

В следующий раз Макфол приехал в СССР стажироваться в Государственном институте русского языка имени Пушкина при МГУ. «Романтики поубавилось», — говорит он. Накануне приезда иностранных студентов в институтской столовой кто-то отравился, и ее продержали закрытой весь семестр. «Приходилось перебиваться чем попало», — вспоминает Макфол. К моменту возвращения он потерял десять килограммов.

Его спасли соседи по общежитию — африканские студенты. Они кормили его африканскими похлебками и научили есть то, что в американской глубинке едят нечасто — овощи. Макфол по-прежнему общался с отказниками и фарцовщиками, но теперь его советская жизнь вращалась вокруг африканцев. Жилось им нелегко, вспоминает Макфол; они испытывали на себе и расизм, и немотивированное насилие. «Но они умели веселиться. У них был доступ к пиву. В этой стране достать пиво в 1985 году было непростой задачей. А они умели».

Макфол одет в строгий костюм; в квадратной копне светлых волос виднеется седина. Два пресс-атташе примостились на краю двух диванов официозно-бежевого цвета и нервно за ним записывают. А Макфол погружается в воспоминания. Он сбросил и второй ботинок; часов у него на запястье нет, и улыбается он еще шире обычного.

Душой этого общества был нигериец Фани. «Это был московский Майкл Джексон, — смеется Макфол. — Лучшие дискотеки устраивали возле ВДНХ. Как там эта гостиница называется — “Космос”? Ее не снесли еще?» — Он вспоминает, как Фани подкупал швейцара, чтобы протащить в клуб свою подругу Наташу, студентку МГИМО. «Нигериец тайком протаскивал студентов МГИМО, которые вообще-то были в своей собственной стране, — говорит Макфол. — Это было неприятно. Неправильно».

Фани, который, по словам Макфола, «знал всех в “Патрисе Лумумбе”», познакомил своего американского друга с детьми восточноевропейских функционеров (он дружил с сыном польского министра обороны), а через них — со студентами МГИМО. «Они мне напоминают нынешнюю элиту, — говорит Макфол о золотой молодежи времен заката советской эры. — Им нравилась хорошая жизнь, они ценили то, что у них есть, не хотели этого терять, но при этом понимали ограничения системы и хотели большего. Но настоящих диссидентов, — добавляет он, — они боялись до смерти».

Никаких настоящих диссидентов Макфол в тот приезд не встретил, но заинтересовался африканской политикой. Докторскую диссертацию он в конце концов написал о советском и американском влиянии на революционные движения в Южной Африке. «Эти африканские ребята приезжали в Москву по стипендиям, чтобы обучаться коммунизму, — говорит он, — но ничто не могло сделать из них больших сторонников Америки, чем опыт советской жизни». Самого Макфола эти голодные месяцы тоже склонили к антикоммунизму.



ОНИ ПИЛИ ЧАЙ В КРОШЕЧНОЙ
КВАРТИРКЕ ЖИРИНОВСКОГО.
ХОДИЛИ В ШТАБ-КВАРТИРУ
ОБЩЕСТВА «ПАМЯТЬ».



По окончании своего московского семестра он отправился в Нигерию, где студентка Стэнфорда по имени Дона Нортон — тогда невеста, а теперь жена Макфола — проводила исследование миграции населения из деревень в города. Фани встретил его в Лагосе. Оказалось, что он — сын секретаря коммунистической партии Нигерии. «Я с ним столько времени был знаком и понятия об этом не имел! — говорит Макфол. — Теперь он предприниматель. Зарабатывает большие деньги на российско-нигерийских сделках».




Когда я встретилась с Сергеем Марковым, «ястребом» «Единой России» и ярым сторонником Владимира Путина, он был на костылях, с левой ногой в гипсе — попал в аварию на мотоцикле и сломал лодыжку. Мы вели беседу в промозглой гримерке телекомпании СТС, пока ждали его выхода в эфир. Закуски со шведского стола исчезали у него во рту, словно заезжая туда по невидимому конвейеру. «Перезагрузка выполнила свою миссию, отмела всякие глупости бушевского правления, — говорил он, в один укус поглощая пирожок с грибами. — Теперь время американцам идти нам навстречу». Это означает: избавиться от Саакашвили, развивать свою военную стратегию с учетом интересов России, сменить режимы в Латвии и Эстонии. (Как? Это уж американцам виднее.) При всех этих взглядах Марков считает Макфола идеальным кандидатом на должность посла. «Он — прекрасное лицо Америки. Он открытый, доброжелательный, щедрый, очень демократичный. У него крепкий моральный стержень, и он действительно хочет помочь».

Марков знает все это не понаслышке. По странному капризу судьбы этот человек был когда-то близким другом и коллегой Макфола. Оба были политическими обозревателями в конце восьмидесятых — начале девяностых, когда Москва бурлила событиями. Марков в то время был активистом «Демократической России» и аспирантом философского факультета МГУ, а Макфол изучал международные отношения в Оксфорде. Вместе Марков и Макфол вели хронику развала Советского Союза и интервьюировали множество участников тогдашних событий для книги «Неоконченная революция в России». (Тогдашняя жена Маркова подрабатывала расшифровкой этих интервью.) Они пили чай в крошечной квартирке Жириновского в Сокольниках. Ходили в штаб-квартиру общества «Память», где один из активистов встретил молодых людей при полных эсэсовских регалиях, а другой чуть не убил Маркова за то, что тот случайно сел на их флаг. По словам Маркова, Макфол тогда заметил, что впервые видит настоящего живого расиста.

Марков стал работать на американский Национальный демократический институт — этот ангажемент затянулся на десять лет. Он приезжал к Макфолу на свадьбу в Калифорнию, где пытался клеить близкую приятельницу Макфола, тоже изучавшую Россию, — Кондолизу Райс. «Я тогда еще не знал, что она лесбиянка», — оправдывается Марков. (Здесь он апеллирует к слухам, нигде не получавшим официального подтверждения.)

В 1994 году двое друзей участвовали в создании Московского центра Карнеги, где применялся новаторский подход к привлечению аудитории на семинары и дискуссии — бесплатные обеды. Через несколько лет Маркова выдворили из Центра Карнеги за то, что он оказался одним из идеологов новой чеченской войны. Как ни удивительно, Марков и Макфол остались друзьями, «что довольно непросто», замечает Кэтрин Стонер-Вайс, которая работала с ними в одной команде в девяностых. Когда Марков приезжает на Западное побережье США, он останавливается у тещи и тестя Макфола. Когда двадцатидвухлетняя дочь Маркова стажировалась в Международном республиканском институте в Вашингтоне, Макфол провел для нее экскурсию по Белому дому. «Последний раз, когда я приезжал в Вашингтон, я у него останавливался, — говорит Марков. Во рту у него исчезает очередной пирожок. — Мы жестко дискутировали».

Макфол знаменит своей способностью подружиться с кем угодно, но не меньше он известен своей вспыльчивостью (как убедилась рыжая журналистка НТВ). На одной академической конференции Макфол вступил в жаркий и шумный спор со Стивеном Коткином, знаменитым историком Советского Союза, поскольку тот раскритиковал статью Макфола и Стонер-Вайс в журнале Foreign Affairs под названием «Миф авторитарной модели: как твердая рука Путина тянет назад Россию». (Кто-то из Кремля позвонил авторам и сообщил, что Путин прочитал статью и не обрадовался.) При этом Дэвид Крамер, который руководит «Домом свободы» — организацией, известной антироссийскими взглядами, — ссорится со своим старым другом Макфолом не реже. «После некоторых вещей, которые я писал, я получал от него по электронной почте очень длинные письма, — сказал мне Крамер. — Порой он не стеснялся в выражениях».



ЗАВИСТЬ ПОУТИХЛА, КОГДА
ВЫЯСНИЛАСЬ ПРИЧИНА ТАКОГО
РАДУШИЯ КОМАНДЫ ЕЛЬЦИНА.
ТЕ БЫЛИ УВЕРЕНЫ, ЧТО
МАКФОЛ РАБОТАЕТ НА ЦРУ.



И тем не менее Макфол умудрялся порхать с цветка на цветок между академической жизнью, политикой и журналистикой. После получения стипендии Родса Макфол отправился в Оксфорд и остался там, чтобы получить докторскую степень. Он не только смог покорить седобородых ученых мужей своим блестящим знанием предмета, но и подружился с каждым западным журналистом, пишущим или писавшим о России. «По темпераменту и склонностям он наш человек, — говорит Сьюзан Глассер, редактор Foreign Affairs и бывший московский корреспондент «Вашингтон Пост». «Он приезжал к нам гораздо чаще, чем другие ученые. Он писал гораздо лучше многих». Иногда он умудрялся обыграть журналистов на их собственном поле. В 1996 году, когда Ельцину предстояли выборы с неясным исходом, сторонники «жесткой линии» в окружении президента — Александр Коржаков и Олег Сосковец — то и дело уговаривали старого, больного Ельцина отложить или вовсе отменить выборы. «Они не очень охотно общались с западными корреспондентами, и мы никогда не знали, что они думают и что собираются делать, — вспоминает Дэвид Хоффман, предшественник Глассер в московском бюро «Вашингтон Пост». Макфол преодолел этот барьер без малейших усилий: однажды Коржаков и Сосковец даже привезли его на одну из своих дач выпить и поговорить о политике. «Я страшно ему завидовал, — говорит Хоффман. — Я тоже хотел пообщаться с этими людьми! Они прислали за ним “Волгу”!» Его зависть несколько поутихла, когда он узнал причину такого радушия со стороны команды Ельцина. Те были уверены, что Макфол работает на ЦРУ.




Макфол пришел в политику во время предвыборной президентской кампании 2008 года в США. Он к тому времени уже давно был своим в политических кругах Вашингтона; так он стал советником Джона Эдвардса по внешней политике. Эдвардс конкурировал с Обамой на праймериз. (Впоследствии вокруг Эдвардса разразился скандал: одна из сотрудниц его штаба родила от него ребенка, в то время как его жена умирала от рака. С тех пор Макфол старается дистанцироваться от бывшего босса.) Когда Эдвардс выпал из гонки, Макфола пригласили в штаб Обамы. Вначале Макфол колебался, но Обама, который тогда, казалось, очаровал всю страну, покорил и его. Когда разразилась российско-грузинская война, Макфол смог убедить будущего президента в том, что восстановление российско-американских отношений — для новой администрации прекрасная возможность отмежеваться от политики Джорджа Буша: способ улучшить имидж Америки на международной арене, который Буш так основательно подпортил.

Макфол наслаждался ролью советника. Обама стал запросто звать его по фамилии — Макфол и все. Его кабинет находился в здании, отведенном президентским советникам, — в викторианской постройке XIX века, похожей на свадебный пирог, которая располагается на задворках Белого дома и соединяется с ним туннелем. В этом кабинете висел плакат — обложка журнала The New Republic, на которой изображен первый глава президентской администрации Рам Эммануэль, склонившийся над письменным столом Обамы в Овальном кабинете. Однажды, когда я была в кабинете Макфола, он объяснил мне, что на самом деле на фотографии был он, но в последний момент верстальщики журнала приставили ему голову

Эммануэля. В качестве советника Макфол набрал множество баек, которыми охотно делится до сих пор. Как ему показали печально известную кнопку «Перегрузка» прямо перед выступлением, когда уже поздно было что-то менять. Как вице-президент Джозеф Байден позвонил Саакашвили и задал ему трепку по поводу скандального репортажа «Имеди» о русском вторжении, оказавшемся фальшивкой.

Однако семья Макфола мечтала вернуться в Стэнфорд. Когда Макфол сообщил об этом Обаме, тот предложил ему должность посла — странный поступок, учитывая, какую симпатию русские испытывали к тогдашнему послу Джону Байерли. Но Обаме не хотелось упустить Макфола: в ситуации, когда его внутренняя политика встретила сопротивление бескомпромиссного конгресса, а американская политика на Ближнем Востоке загорелась синим пламенем, Россия казалась одним из немногих успешных начинаний Обамы. До поры до времени.

«Существует такое мнение, что я учу своих студентов менять политические режимы», — сказал Макфол в тот февральский день в Спасо-Хаусе, намекая на злополучный комментарий Леонтьева на Первом канале. Журналист утверждал, что Макфол послан сюда как специалист по революциям, чтобы довершить начатое в 1991 году. Макфол и в самом деле читал в Стэнфорде курс о революциях, но он также читал и курс об американо-российских отношениях, и о политической экономии посткоммунистического мира. Что до обвинений, прозвучавших по Первому каналу, то это, по словам Макфола, «абсолютная чушь». «Я здесь не для того, чтобы разжигать революцию, — говорит он. — Если бы мы хотели разжигать революцию, мы бы действовали совсем по-другому. Я точно знаю, что мы делали в других странах. Я много писал о том, как действия сторонних сил влияют на внутренние изменения в стране, и суть всех этих моих работ сводится к тому, что такое влияние всегда крайне маргинально, а в больших странах и вовсе ничтожно».

Учитывая все происходящее, считает ли он, что перезагрузка сорвана или погибла безвозвратно? А может быть, при том, насколько личные обиды и уязвленное самолюбие влияют на российскую внешнюю политику, затея с самого начала была избыточно наивной? «Наша политика такова: мы считаем, что в наших национальных интересах иметь дело с теми правительствами, которые открыты, более прозрачны и более подотчетны своему народу» — говорит он, цитируя теорию демократического мира. («Мои дети выросли под рассказы Майка о том, как в шахтерских городках Монтаны все дерутся на ножах, — говорит Сестанович. — Идея, что мир находится во власти недопонимания, которое можно разрешить диалогом, — это не для Майка».)

И пока традиционные дипломатические задачи, значительно более сложные — например, неразрешимая, похоже, задача договориться о европейских ПРО — все еще впереди, атмосфера, в которой их придется решать, становится все менее благоприятной. С момента приезда Макфола перезагрузка все больше напоминает разлаженные движения неохотно танцующих партнеров, которые то и дело наступают друг другу на ноги — может быть, даже нарочно. Например, Медведев говорит Обаме в Сеуле, что сейчас отношения России и Америки лучше, чем когда-либо. Затем происходит инцидент с «передам Владимиру» — и соперник-республиканец Митт Ромни тут же критикует Обаму за то, что тот просит «пространства для маневра» у «главного геополитического врага Америки». В ответ Медведев раздраженно советует американским кандидатам в президенты «посмотреть на часы — сейчас 2012 год, а не середина 70-х». В то же время в России проправительственная молодежная организация, работая в очевидной связке с проправительственным государственным телевидением, преследует американского дипломата. Который в свою очередь заявляет, что Америка не изменит свою позицию по вопросу размещения ПРО в Европе. А российский министр иностранных дел называет это заявление высокомерным. И так далее. В Государственном департаменте тоже, кажется, образовался раскол. Кадровые сотрудники внешнеполитических служб возмущены недипломатичным поведением Макфола — что это за посол, который снисходит до перепалки с какими-то тележурналистами? — в то время как непосредственное начальство Макфола продолжает настаивать, что он именно тот человек, какой нужен на этой работе.
Макфол же пока взял тайм-аут. В апреле, меньше чем через три месяца после заступления на должность посла, он сообщил, что отправляется в долгожданный отпуск. «Уезжаю отдыхать, — написал он. — В том числе от твиттера».

Отсюда

© Ну?!!!...

Вы сами не видите, с кем дела имеем?

И чего мы ждём?

Чего ждём, я спрашиваю?!?!