Ни у кого не спрашивай: «Куда!»

[turaru]

О нерукопожатной Мориц, написавшей песни рукопожатного Никитина

Не знаю, как у вас, а у меня лично переполнивший в последние пару дней «блогосферу» заголовок «музыкант Сергей Никитин осудил Юрия Башмета за поддержку Путина» (с) вызывает ощущение какой-то немного стыдной неловкости. Потому что не всем, честно говоря, по масти осуждать музыканта Башмета.

Хотя бы потому что, как справедливо заметил один мой умный ехидный коллега, «Никитин – музыкант. Шевчук – музыкант. И вообще, каждый суслик – агроном» (с). Люди, пишущие заголовки про то, как музыкант Никитин осуждает музыканта Башмета, вообще потеряли края стакана, сопоставляя несопоставимое…

Но я о другой, ещё более забавной, так сказать, жизненной коллизии: мне просто безумно любопытно, как сейчас «известный музыкант» (и, действительно, не худший в своё время бард) Сергей Никитин относится к человеку, без песен на стихи которого они с женой так бы и остались «известными» в рамках исключительно какого-нибудь КСП города Мухосранска.

Если конкретно, к последнему из оставшихся в живых великих русских поэтов уходящей советской эпохи -- Юнне Петровне Мориц.

Угу.

Потому как она, с одной стороны, с точки зрения той нынешней «либеральной интеллигенции», мировоззрение которой разделяют барды Никитины, куда более «нерукопожатна» даже по сравнению с несчастным Юрием Башметом, а с другой…

…А с другой – «Когда мы были молодые», «Апрель над кровлями витал, накрапывало сверху», «На этом береге туманном». Да даже «Пони бегают по кругу» и «Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании» -- это, ребят, всё не Никитины.

Это – она.

Маленькая, седая, совершенно железная и, слава Богу, до сих пор живая женщина, имеющая наглость писать гениальные стихи, на фоне которых всеразличные включаемые чиновниками от министерства просвещения в школьную программу «современные литературные классики» выглядят, извините меня, совершенными литературными пигмеями. И иметь при этом совершенно не подобающее «либеральной интеллигенции» мировоззрение, которое было невозможно сломать и в годы Советской власти, и, тем более, сейчас.

Впрочем, с точки зрения «либерально-интеллигентского сознания», проблема существования Юнны Петровны вполне легко разрешима: если какое-то явление, не устраивающее «описателя», невозможно по каким-либо причинам облить подходящего качества помоями, то об этом явлении лучше просто «молчать». Приём известный и не раз отработанный: именно так, ещё в советские годы, был старательно «ликвидирован» из истории русской литературы тот же Илья Эренбург. В Сорбонне «классика европейского модернизма» изучают, у нас – только в лучшем случае на журфаке, в программе «теория журналистики», там его просто – уже никак не обойдешь.

А как иначе?

Он ведь как человек, обладавший гигантским литературным авторитетом не только в Союзе, но и в Европе, и Солженицына «сырым прозаиком» именовал, и своего друга Пастернака корил, что не стоит великому русскому поэту писать такую конъюнктурную и местами откровенно слабую прозу, даже если за неё потом и дают Нобелевскую премию (как позже выяснилось -- прав был: за что её только не дают).

Да и вообще – Сталина уважал.

Так что, раз уж доплюнуть не получается, тогда – лучше замолчим. И после смерти Ильи Лохматого его книги, если мне склероз не изменяет, просто тихо перестали издавать, о них перестали писать: ну – не было такого Эренбурга.

Война – была.

На ней был Солженицын и т.д.

А Эренбурга – не было.

И кто там писал «Убей немца» -- не знаем и слыхом не слыхивали, не мешайте, давайте лучше о поэтах-шестидесятниках поговорим…

То же самое и с Мориц. Уже похоронили. Наверное, оделять друг друга государственными и прочими премиями, включать «социально-близких» авторов в школьную программу и сознавать, что при этом где-то рядом живёт и все видит стихотворец такого масштаба, всё-таки неуютно даже и для этих самоназначенных в 90-е «современными классиками» персонажей. Издержки советского гуманитарного образования: учили тогда все-таки достаточно хорошо.

Но они справятся.

Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное
сходство,
Тогда моя душа, не сколок, а народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое —
Щегленком петь по зимним
перекресткам.

И пой, как хочешь. Выбирай мотив.
Судьба—она останется судьбою.
Поэты, очи долу опустив,
Свободно видят вдаль перед собою
Всем существом, как делает слепой.
Не озирайся! Не ищи огласки.
Минуйте нас и барский гнев и ласки,
Судьба — она останется судьбой…

…И дальше – самое главное и самое страшное:

Ни у кого не спрашивай: «Когда!»
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более до страшного суда.

Ни у кого не спрашивай: «Куда!»
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту!
Природа крылья вычеркнет в отместку
За признаки отсутствия стыда.

Все хорошо. Так будь самим собой!
Все хорошо. И нас не убывает.
Судьба — она останется судьбой.
Все хорошо. И лучше не бывает.

(Ю.П. Мориц. «Скрижаль»)

…Хрен вам, извините, какой Быков так скажет.

И не потому что не умеет складывать слова и рифмовать строки.

Умеет.

Вполне.

Просто – другой масштаб.

Приблизительно как в сравнении «музыканта Никитина» -- при всём, что называется, уважении -- с «музыкантом Башметом», после которого человека хотя бы относительно культурного охватывает та самая мучительная неловкость, о которой я и писал в самом начале данного материала.

Дмитрий Лекух

© salatauТак я о чем?
Да всё о том же.

Ну, Юнну Мориц я ещё с девчонок помню.
В "Юности" 60-х годов печаталась. Там ещё сообщалось, что она почтальоном работает.

А я о том, что меня заинтересовал вопрос:

Признаками чего является полная нетерпимость меньши́нств к терпеливой нетерпимости большинства́?
Ка́к это называется?

Жду ответа как соловей лета!

Кстати, нелишне будет напомнить и о некоторых моих посулах.
Ждём-сЪ...

А ещё я всякие мелкие конкурсы провожу. Объявляю дополнительно. Уже два провёл, с наградами.

А с предложениями рекламы обращаться в личку
Не пожалеете.
Креатив, яркий слог, юмор, единовременное рамещение не только в ЖЖ, но и в Твиттере, Фейсбуке, ВКонтаке...
Уй красота!....

Comments

[otdel-63.livejournal.com]

За невлюбленными людьми
Любовь идет, как привиденье.
И перед призраком любви
Попытка бить на снисхожденье -
Какое заблужденье!
Любви прозрачная рука
Однажды так сжимает сердце,
Что розовеют облака
И слышно пенье в каждой дверце.

За невлюбленными людьми
Любовь идет, как привиденье.
Сражаться с призраком любви,
Брать от любви освобожденье -
Какое заблужденье!
Все поезда, все корабли
Летят в одном семейном круге.
Они - сообщники любви,
Ее покорнейшие слуги.

Дрожь всех дождей,
Пыль всех дорог,
Соль всех морей,
Боль всех разлук -
Вот ее кольца,
Кольца прозрачных рук,
Крыльев прозрачных свет и звук.

[otdel-63.livejournal.com]

Я подвержена идее
Побывать на Зейдер-Зее,
На заливе, столь воспетом
Мореплавцем и поэтом
В древней саге и позднее,
В тех столетиях и в этом.
Да! Мечты моей предметом
Стал далекий Зейдер-Зее.

Только я смежаю веки -
Возникает образ некий,
Нежный, как цветок лаванды,
И старинный, как в музее.
Это волны Зейдер-Зее
Омывают Нидерланды,
Реи, якорные змеи,
Лодки, ботики, шаланды.
Кража в Лувре - Зейдер-Зее!

И никто, помимо детства,
До сих пор не знает средства,
Как придумывать заливам
Имена такого склада.
Надо быть каким счастливым
И чудесным ротозеем,
Чтобы крикнуть:- Зейдер-Зее!
И услышать:- Что вам надо?
Говорите поскорее!-
Детский лепет, Зейдер-Зее!

[otdel-63.livejournal.com]

Тетрадь изведу, но оставлю преданье,
И выверну душу, и счеты сведу
За это страданье, записку, свиданье
В бреду и ознобе на койке в аду,

За это насилие - волю в растяжку,
В подгонку, в подделку под черный металл,
Аж зубы стучали о белую чашку
И белый профессор по небу летал.

Я вовсе не стану словами своими
Описывать эту улыбку и жест,
Иначе профессора профиль и имя
Означит болезни трагический крест.

Стояла зима. На пруду за оградой,
За длинной часовней мерещился лед,
И чудно сквозило морозной прохладой
В четыре фрамуги всю ночь напролет.

Но тело горело. Сквозь влажную тряпку
Давил, совершая свой огненный круг,
Летал, раздувая угольев охапку,
Озноба огромный, чугунный утюг.

Поэтому снились набеги на дачу,
Горячка июля и та кутерьма,
Которой обжиты пристанища наши -
Ночлеги, телеги, мансарды, дома.

На пригород поезд бежал от вокзала,
Потомство держало в руках камыши,
Свисала сирень. И болезнь угасала,
Ущербом не тронув ума и души.