О нерукопожатной Мориц, написавшей песни рукопожатного Никитина
Не знаю, как у вас, а у меня лично переполнивший в последние пару дней «блогосферу» заголовок «музыкант Сергей Никитин осудил Юрия Башмета за поддержку Путина» (с) вызывает ощущение какой-то немного стыдной неловкости. Потому что не всем, честно говоря, по масти осуждать музыканта Башмета.
Хотя бы потому что, как справедливо заметил один мой умный ехидный коллега, «Никитин – музыкант. Шевчук – музыкант. И вообще, каждый суслик – агроном» (с). Люди, пишущие заголовки про то, как музыкант Никитин осуждает музыканта Башмета, вообще потеряли края стакана, сопоставляя несопоставимое…
Но я о другой, ещё более забавной, так сказать, жизненной коллизии: мне просто безумно любопытно, как сейчас «известный музыкант» (и, действительно, не худший в своё время бард) Сергей Никитин относится к человеку, без песен на стихи которого они с женой так бы и остались «известными» в рамках исключительно какого-нибудь КСП города Мухосранска.
Если конкретно, к последнему из оставшихся в живых великих русских поэтов уходящей советской эпохи -- Юнне Петровне Мориц.
Угу.
Потому как она, с одной стороны, с точки зрения той нынешней «либеральной интеллигенции», мировоззрение которой разделяют барды Никитины, куда более «нерукопожатна» даже по сравнению с несчастным Юрием Башметом, а с другой…
…А с другой – «Когда мы были молодые», «Апрель над кровлями витал, накрапывало сверху», «На этом береге туманном». Да даже «Пони бегают по кругу» и «Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании» -- это, ребят, всё не Никитины.
Это – она.
Маленькая, седая, совершенно железная и, слава Богу, до сих пор живая женщина, имеющая наглость писать гениальные стихи, на фоне которых всеразличные включаемые чиновниками от министерства просвещения в школьную программу «современные литературные классики» выглядят, извините меня, совершенными литературными пигмеями. И иметь при этом совершенно не подобающее «либеральной интеллигенции» мировоззрение, которое было невозможно сломать и в годы Советской власти, и, тем более, сейчас.
Впрочем, с точки зрения «либерально-интеллигентского сознания», проблема существования Юнны Петровны вполне легко разрешима: если какое-то явление, не устраивающее «описателя», невозможно по каким-либо причинам облить подходящего качества помоями, то об этом явлении лучше просто «молчать». Приём известный и не раз отработанный: именно так, ещё в советские годы, был старательно «ликвидирован» из истории русской литературы тот же Илья Эренбург. В Сорбонне «классика европейского модернизма» изучают, у нас – только в лучшем случае на журфаке, в программе «теория журналистики», там его просто – уже никак не обойдешь.
А как иначе?
Он ведь как человек, обладавший гигантским литературным авторитетом не только в Союзе, но и в Европе, и Солженицына «сырым прозаиком» именовал, и своего друга Пастернака корил, что не стоит великому русскому поэту писать такую конъюнктурную и местами откровенно слабую прозу, даже если за неё потом и дают Нобелевскую премию (как позже выяснилось -- прав был: за что её только не дают).
Да и вообще – Сталина уважал.
Так что, раз уж доплюнуть не получается, тогда – лучше замолчим. И после смерти Ильи Лохматого его книги, если мне склероз не изменяет, просто тихо перестали издавать, о них перестали писать: ну – не было такого Эренбурга.
Война – была.
На ней был Солженицын и т.д.
А Эренбурга – не было.
И кто там писал «Убей немца» -- не знаем и слыхом не слыхивали, не мешайте, давайте лучше о поэтах-шестидесятниках поговорим…
То же самое и с Мориц. Уже похоронили. Наверное, оделять друг друга государственными и прочими премиями, включать «социально-близких» авторов в школьную программу и сознавать, что при этом где-то рядом живёт и все видит стихотворец такого масштаба, всё-таки неуютно даже и для этих самоназначенных в 90-е «современными классиками» персонажей. Издержки советского гуманитарного образования: учили тогда все-таки достаточно хорошо.
Но они справятся.
Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное
сходство,
Тогда моя душа, не сколок, а народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое —
Щегленком петь по зимним
перекресткам.
И пой, как хочешь. Выбирай мотив.
Судьба—она останется судьбою.
Поэты, очи долу опустив,
Свободно видят вдаль перед собою
Всем существом, как делает слепой.
Не озирайся! Не ищи огласки.
Минуйте нас и барский гнев и ласки,
Судьба — она останется судьбой…
…И дальше – самое главное и самое страшное:
Ни у кого не спрашивай: «Когда!»
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более до страшного суда.
Ни у кого не спрашивай: «Куда!»
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту!
Природа крылья вычеркнет в отместку
За признаки отсутствия стыда.
Все хорошо. Так будь самим собой!
Все хорошо. И нас не убывает.
Судьба — она останется судьбой.
Все хорошо. И лучше не бывает.
(Ю.П. Мориц. «Скрижаль»)
…Хрен вам, извините, какой Быков так скажет.
И не потому что не умеет складывать слова и рифмовать строки.
Умеет.
Вполне.
Просто – другой масштаб.
Приблизительно как в сравнении «музыканта Никитина» -- при всём, что называется, уважении -- с «музыкантом Башметом», после которого человека хотя бы относительно культурного охватывает та самая мучительная неловкость, о которой я и писал в самом начале данного материала.
© salatau
Так я о чем?
Да всё о том же.
Ну, Юнну Мориц я ещё с девчонок помню.
В "Юности" 60-х годов печаталась. Там ещё сообщалось, что она почтальоном работает.
А я о том, что меня заинтересовал вопрос:
Признаками чего является полная нетерпимость меньши́нств к терпеливой нетерпимости большинства́?
Ка́к это называется?
Жду ответа как соловей лета!Кстати, нелишне будет напомнить и о некоторых моих посулах.
Ждём-сЪ...
А ещё я всякие мелкие конкурсы провожу. Объявляю дополнительно. Уже два провёл, с наградами.
А с предложениями рекламы обращаться в личку
Не пожалеете.
Креатив, яркий слог, юмор, единовременное рамещение не только в ЖЖ, но и в Твиттере, Фейсбуке, ВКонтаке...
Уй красота!....


no subject
Рождественского снега
Отправимся к себе
На поиски ночлега,
Носком одной ноги
Толкнем другую в пятку
И снимем сапоги,
Не повредив заплатку.
В кофейнике шурша,
Гадательный напиток
Напомнит, что душа —
Не мера, а избыток
И что талант — не смесь
Всего, что любят люди,
А худшее, что есть,
И лучшее, что будет.
no subject
Розы губили меня,
Гробили - пышно цвели
Всюду, где только могли:
Стыдом - на щеках,
Трудом - на руках,
Целующим ртом - в облаках!
Так нестерпимо алел
Рдянец - чтоб он околел!
Из-за него одного
Никто ведь меня не жалел:
Ни желчный мудрец,
Ни алчный юнец,
Ни совесть - грызучий близнец!
Взлядом не покажу,
Через какую межу
Я перешла, чтоб велеть
Огненным розам белеть:
Стыдом - на щеках,
Трудом - на руках,
Целующим ртом - в облаках!
Так нестерпимо белеть,
Светом сплошным - без огня,
Чтобы при жизни - и впредь! -
Не пожалели меня
Ни желчный мудрец,
Ни алчный юнец,
Ни совесть - грызучий близнец!
Так нестерпимо белеть,
Чтоб не посмели жалеть
Те, кто меня не жалели,
Когда мои розы алели:
Стыдом - на щеках,
Трудом - на руках,
Целующим ртом - в облаках!
no subject
Тумана вешняя сгущенка.
И воздух нежен, как печенка
Оленя, снятого с костра.
Волнисты окуни в пруду,
Откуда пение всплывает...
И кто-то звездышко свивает —
Жилье, подобное гнезду.
Наверно, ласточка. Кому
Еще понравится такое —
Тащить в предутреннем покое
Звезду, чтоб жить в своем дому?
От неба — к древу на земле
Она в огромной бьется клетке
И то о небо, то о ветки
Плашмя толкается во мгле.
Так пусть удача светит ей,
Душе, опрятной, как растенье.
Свети! На третье воскресенье
Забрезжат крылья у детей,
Носатых, пахнущих песком,
Дождем, любовью — со снежинку.
Пускай поющую пружинку
Судьба не повредит ни в ком!
От неба к древу — алый след,
Жилье готово и пригодно
Для детства. И заре угодно
Зажечь над жизнью верхний свет!