turaru | Вл. Миронов: О русской философии в мире, низкой цитируемости гениев и трудностях перевода 1

S	M	T	W	T	F	S
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30

4 декабря, 2012
Что происходит с российской философской школой сегодня? Отражает ли цитируемость значимость философских работ? Как ЕГЭ и Болонская система меняют современное образование? Может ли у декана быть аккаунт в соцсетях — об этих и других вопросах главред Правмира Анна Данилова беседует с Владимиром Васильевичем Мироновым, деканом философского факультета МГУ.

Владимир Васильевич Миронов — доктор философских наук, профессор, заслуженный профессор МГУ имени М. В. Ломоносова, член-корреспондент РАН, заведующий кафедрой онтологии и теории познания философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, декан философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Перепечатка.
Источники указаны под катом.
Начало

Философия без…

- Владимир Васильевич, где сегодня отечественная школа философии в мировом процессе? Встраивается? Догоняет? Ведет свои направления?

Владимир Миронов
- Непростой вопрос – его часто задают и он имеет несколько уровней объяснения. Задавая этот вопрос, провоцируют на перечисление имён, произнеся которые ты попадаешь в ловушку, ибо потом говорят о том, что этих людей никто не знает и прежде всего на Западе. Как будто есть некий реестр философов, разделённых по принципу гениальности.
У меня где-то в районе 2001-2002 года был заочный спор с очень известным юристом, академиком Владимиром Николаевичем Кудрявцевым, которого я очень уважаю как крупнейшего учёного в области криминального права. Будучи членом Президиума ВАК в то время, он опубликовал, по-моему в «Известиях», статью, суть которой сводилась к том, что философия не должна присутствовать в списке дисциплин, относящихся к науке. В качестве аргумента от говорил о том, что философия насквозь идеологична, чуть ли не главный виновник всех проблем возникших в СССР и, что никто не может назвать ему современных философов уровня Гегеля и Канта.
Я направил тогда письмо в газету (оно потом было опубликовано в виде статьи в одном из журналов) где обратил внимание, во-первых, на то, что уж кто-кто, а юристы внесли «не меньший вклад» в идеологию, в том числе практический. Достаточно вспомнить Вышинского и др. Да и вообще юристы у нас всегда были высоко во властных структурах. Что касается Гегеля и Канта, то их никто не выращивал. Более того их значимость и понимание не совсем совпадают с периодом их жизни. Например, на лекции Гегеля очень плохо ходили студенты и он переживал эту ситуацию. Кто является философом значительным, а кто — нет, во многом можно оценить лишь при временном отдалении от реальных фигур. И нам трудно сказать, кто из современных философов окажется в этом списке.
Кстати, такой же вопрос мы задавали немецким философам, в частности, Апелю, когда он был на факультете. И знаете, он тоже не смог назвать более 2-3 фигур из современной немецкой философии. А когда мы уточнили вопрос и попросили назвать кого-то из молодых философов, он не смог назвать никого.
Тем не менее я рискну назвать некоторых нынешних своих коллег, которые как мне кажется, безусловно, этого заслуживают, понимая, что кому-то это всегда не понравится. Это академики В.С. Степин и А.А. Гуссейнов, это мои коллеги с факультета такие как В.В. Соколов, Ф.И. Гиренок, Г.Г. Майоров, М.А. Маслин, З.А. Сокулер, В.И. Маркин, К.Х. Момджян, А.Л. Доброхотов (который ныне работает в ВШЭ), В.В. Васильев, Е.Д. Смирнова, Т.Ю. Бородай, Д.В. Зайцев, А.П. Козырев, Б.В. Межуев, А.Ю. Ашкеров и целая группа людей, которые либо работают у нас, либо окончили наш факультет. Например, Н. Плотников, В. Куренной… надо прекращать, а то теперь уже начинаю думать о том, что кого-то не назову случайно.
Но дело не только в именах. Никто специально течения и направления в философии не придумывает. Они формируются из фигур философов, которые могут принадлежать к разным культурам. И мы можем достаточно легко отнести тех или иных наших философов к этим направлениям — от аналитической философии, до постмодернизма. Понятно, что существует собственное самовыражение нашей философии, которое связно с собственной культурой.
В философии никто никого не догоняет. Философия, в отличие от науки, вектор развития которой направлен на все более адекватное отражение предметного бытия (это важно отметить именно предметного бытия) представляет собой вневременное смысловое пространство где все теории, в каком-то смысле равны и в котором, философы осуществляют диалог, независимо от того, живы они или уже ушли из этого мира. Это вневременной диалог идей.
Поэтому Платон может оказаться для нас при осмыслении той или иной проблемы, чем самый современный из современных философов. В нашей философии очень сильна религиозная и софийная традиция. В каком-то смысле, Европа отказалась от идей Платона, приняв философскую парадигму Аристотеля. А вот в России, напротив, была подхвачена и по-своему промыслительно реализована именно платоновская модель философствования, конечно глубоко проинтерпретированная таким мыслителями как В.Соловьёв или П.Флоренский. Особое развитие получила в России и философии права, например, И.Ильина, которая вообще в целом до революции была весьма развита. И можно было бы порассуждать почему.
История философии как некая связанная модель всегда приобретает национальный колорит. И так происходит не только в философии. Представьте себе, что историю русско-польских отношений пишут два учёных. Один – поляк, другой – русский. Как Вы думаете, это будут одинаковые истории, даже если в их основе будут лежать достаточно одинаковые фактические события? Конечно нет. Ибо мы не можем уйти от оценочных позиций, а поэтому для русского человека, например, Суворов – это безусловный герой, а для поляка – враг, подавивший Варшавское восстание 1794 года. И до сих пор мы доказываем, что никакого кровавого подавления не было, а поляки, настаивают на противоположной трактовке.
Кроме того, необходимо понимать, что огромный период в философии в нашей стране был деформирован.
В частности, именно в этот момент произошёл её отрыв от филологии и истории. Как красиво и точно отмечал С.С. Аверинцев, философия вышла из слова. Мир античности был миром становления философии прежде всего через слова, которые вылавливались из образов обычной жизни человека. Я недавно написал статью об этом «Философия и слово» (от ред. см.: (http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=456&Itemid=52).
Что касается истории, то здесь есть проблема в преподавании истории философии. Студенты часто просто «не чувствуют» историю. Когда мы например, говорим о том, что древние греческие философы жили более 2500 лет назад, для них это воспринимается как некий «временной мешок», в котором не дифференцирована время жизни отдельных философов, как будто они все жили одновременно. Это недостаток линейного преподавания истории философии без соотнесения данной истории не только с конкретными периодами жизни, но и с разницей событий в той или иной культуре. Это может значительно исказить восприятия.
Приведу пример.
Не знаю как сегодня, но в годы моей учёбы в школе мы, анализируя, по-моему в 8 классе творчество В.Г. Белинского (кстати учившегося на словесном отделении философского факультета Московского университета) долго разбирали одну из фраз, которая была им выхвачена из философии Гегеля о том, что «все действительно разумно, а все разумное действительно». Это был один из главных пунктов философских воззрений Белинского. Отсюда он выводил примат действительности над идей и мечтами и т.д.
Но давайте вдумаемся. На Гегеле фактически происходит завершение немецкого идеализма и в каком-то смысле всей классической философии, а в России в это время говорить о философии в таком развитии ещё невозможно. И в этом нет ничего страшного. И не надо вслед за Зеньковским вести философию чуть-ли не от юродивых времён Ивана Грозного. Культуры разнятся. И важнейшей особенностью русской культуры является то, что множество философских идей содержались здесь в русской литературе, этом действительно мировом явлении.
Неслучайно же, например, Ф.М. Достоевский часто обозначается как один из идейных основателей экзистенциализма.
Культуры разнятся. Они отличны по возрасту, по зависящей от этого доли пассионарных личностей как отмечал Л. Гумилёв. И это важно учитывать всем и всегда.
Например, стоит задуматься о том, что Соединённые Штаты Америки моложе Московского университета. В списке культур – это некий подросток, для которого культура Германии, пожалуй, это уже пожилой человек, культура России – взрослый человек, а культура Китая – это древний человек. Не случайно часто политику США я и характеризую как подростковую. Отсюда и агрессивность, и навязывания всем своего стиля поведения, своих культурны стереотипов. Разве не так ведёт себя в жизни подросток? И такое поведение очень отлично от спокойной ныне и взвешенной позиции Китая. История так развивается, что в ней постоянно происходит гибель одних культур и возникновение других. Может быть США уже не будет, а Китай останется? Отсюда, кстати говоря вытекает и принцип отношения к другой культуре, основанный на понимании того, что она может быть и является другой.

- А все-таки о философских трендах?

Когда мы говорим о философских трендах – что там скрывать — не знают нашу философию на Западе! По разным причинам. Но точно так же там практически очень мало знают Пушкина, который для нашей культуры является вершиной гениальности. Гораздо больше знают, например, Достоевского или Тургенева. А Пушкина не знают.
Этот феномен прекрасно объяснял Ю.М. Лотман, в своей концепции диалога культур как пересекающихся смыслов. То есть в разные периоды возникают разные сферы пересечения. Более того бывают случаи, когда поэт или писатель другой культуры, оказывает если не более, то так же популярен в другой культуре, как например, Гете или Рильке в русской. Но это особая тема. Так же и с философией.

- Почему не знают русскую философию?

Во-первых, есть языковой барьер. Парадоксально, но «Философский пароход» – это страшное событие для русской культуры, имело, как мне кажется весьма положительное значение для европейской культуры.
Во-первых, это дало импульс для знакомства с русской философией, а, во-вторых, подспудно изменило, может быть без осознания этого и саму европейскую философию. По крайней мере, от русских философов такого крупного масштаба нельзя было отмахнуться. Г.Г. Гадамер в одной из встреч с нами (тогда ему было 98 лет) вспоминал о тех впечатлениях, которые на него произвёл Ф. Степун, который познакомил одного из основателей герменевтики не только с русской философией, но и с русской литературой. Впечатление было настолько сильное, что когда мы спросили Гадамера, кто является его любимым русским писателем, он несколько нетрадиционно и сразу ответил — Гоголь. Это нас поразило. Ведь философ не знал славянских языков вообще, а перевести Гоголя кажется просто невозможным. Оказалось, что Гоголя ему пересказал как раз Ф. Степун (Степпун). И, по-видимому, так пересказал, что сделал его любимым писателем немецкого философа.
Поэтому когда мы спрашиваем немецких философов, кого они знают из русской философии, ответ стандартен: Достоевский и Толстой. Так, например, совсем недавно ответил и Ю. Хабермас, который приезжал на наш факультет читать лекцию.
Есть страны вроде Франции, где традиционно интерес к философии был большой, туда достаточно много уезжало. Поэтому людей из той же плеяды Серебряного века знали достаточно неплохо.
Вторая проблема. Мы очень любим сами к себе относиться уничижительно. Была связь философии советского периода с идеологией. Но ведь это вовсе не означало, что в ней присутствовала и живая линия философской мысли, в частности, в области истории философии, в области философии науки. Что касается последней сферы, то многие философы её воспринимали как возможность «дистанцироваться» от идеологии. Достижения, которые были в этот период в данной области были весьма интересны и не уступали модным тогда работам Куна или Лакатоса. Иногда, читая труды сегодня просто поражаешься этому. Иное дело, что западный философ всегда казался нам раскрепощённым в тексте. Нас всегда приучали: «Ты должен цитировать, ты должен расписаться за каждую цитату» — нам казалось невозможным нарушить эти издательские правила. В результате сама стилистика при издании работ, часто заставляла так её оформлять, что новизна и яркость работы отходили на второй план. Именно поэтому сам стиль западных философов науки казался нам свободным. Кстати, сегодня мы остро ощущаем дефицит философов, которые знают и занимаются науками. Это следствие её трактовки как чисто гуманитарной дисциплины, что отражается даже в самом реестре дисциплин, например ВАКа. Это надо менять.
Ну и наконец, финансовые обстоятельства. Для того, чтобы тебя знали, ты должен активно выезжать в другие страны и университеты. А у нас государство даже не выделяет бюджетных средств на командировки. Нужен отдельный фонд, обеспечивающий мобильность профессуры. Это вообще должно быть нормой работы профессора или доцента. Как ни странно, я пойду сейчас против повального перехода на английский язык, мы не должны не стесняться своего языка. Если мы хотим, чтобы нас уважали, если мы хотим, чтобы русский язык развивался, мы должны на нем говорить.

- Есть возможность не выступать на английском языке?

- У меня был любопытный случай. Меня пригласили во Францию выступить с двумя лекциями в Сорбонне. Я не знаю французского языка, хотя и учил, но знаю немецкий. Поэтому согласился выступить на немецком языке, а потом думаю: ну а почему, собственно, француз приезжает к нам, читает по-французски, мы ищем переводчика. Почему я должен ехать во Францию и читать на немецком языке? Мы написали письмо, что я буду читать на русском языке и хочу, чтобы меня переводили, предложил с собой привезти переводчика, которому также необходимо оплатить работу. Они достаточно долго думали, но потом согласились. Я читал в Сорбонне на русском языке.
Но самое любопытное, потом меня пригласили к проректору, и он мне сказал: «То, что Вы сделали, мы теперь приводим в качестве примера того, как надо относиться к своему языку».
Наш ректор В.А. Садовничий как то рассказывал мне, что в 60-годы в университет приезжали математики с Запада, которые делали доклады на русском языке. Это не случайно. Наука была в СССР одним из лидеров и учёные адаптировались к нам, в том числе и прежде всего в языковой сфере. А сегодня русский язык уже перестали иногда делать рабочим языком конференций, а когда делают, то наши коллеги выступают на чужом языке. Эту ситуацию нельзя абсолютизировать, но необходимо понимать и последствия.

Я недавно участвовал в дискуссии совместно с известным филологом (думаю и философом) Гасаном Гусейновым и он подтвердил это относительно немецкого языка. Учёные в Германии повально говорят по английский. В результате незаметно немецкий язык в виде понятий и терминов, отражающих предметный мир науки, исчезает. Учёные уже не могут подобрать соответствующих немецких слов для тех или иных явлений.
К сожалению, в современном образовании господствует тенденция повального перехода на английский язык. В качестве главной причины называют необходимость цитирования. Но нельзя же доводить до абсурда. Если к нам приедет англичанин и будет читать на английском языке – это прекрасно. Пусть аудитория понимает. Но требовать, как сегодня, читать лекции на английском языке своим преподавателям, это перебор. Ведь каков может быть абсурдный результат. Плохо знающий язык преподаватель будет читать лекции студентам, которые также не очень хорошо знают язык. Не думаю, что это полезно для освоения языка. Проще уж тогда вообще запретить использование родного языка с момента рождения. Поверьте. Это будет гораздо эффективнее для будущей проблемы активного цитирования.

- Важно здесь, наверное, и то, что немецкую философию почти невозможно понять без знания языка…

- У нас только что кончилась конференция по Хайдеггеру, там выступали четыре немца. Основной вывод по этой конференции был таков: лучше бы Хайдеггера не переводили. Знаешь немецкий язык – ты его поймешь, не знаешь – не поймешь. Это конечно излишне жёсткая позиция, ибо философский перевод – это самостоятельная философская работа, но мы должны понимать и её относительность как особого типа интерпретации. Когда я смотрю философский перевод и не вижу там примечаний, я считаю, что перевод не состоялся.
Помните, после перестройки все начали Библию покупать, думая что будут её читать как обычную книгу. Мало кто дочитывал до конца, ибо это не просто книга для чтения. Вон О.М. Фрейденберг целую диссертацию защитила лишь под одному эпизоду Библии: въезд Христа в Иерусалим на осле. Чтобы Библию читать и понимать, ты должен погрузиться в особую смысловую систему.

- А можете пример привести – что такое – трудности перевода в философии?

- Например, я беру текст Хайдеггера, и у меня встречается, допустим, понятие Raum – пространство. Но я исхожу из стереотипа, что Хайдеггер сложный философ. Он не мог сказать просто Raum – пространство. Я беру Большой немецко-русский словарь, нахожу 10-е значение слова Raum и перевожу. Ну и представьте, что весь текст мы перевели таким образом.
Поэтому я студентам часто даю такие задания – взять самую простую статью из «Московского комсомольца», словарь Даля и перевести современные понятия слов на 10-15 значение из словаря. Получится текст, который никто не поймет.
Перевод философской литературы просто ради передачи информации – это бессмысленная вещь. Когда-то Т.И. Ойзерман этот вопрос у нас поднял. Помните, есть такой знаменитый тезис о Фейербахе у Маркса? И этот знаменитый тезис, что «философы различным образом объясняли мир, а наша задача его изменить».
Парадокс: у Маркса нет термина «объясняли», у Маркса термин «интерпретировали». Потому что объяснять – это проникать в сущность вещей, а интерпретировать – это иная операция, связанная с приданием другого значения словам. А представляете, как изменился смысл? Понятно, почему это было сделано идеологически, потому что именно объяснять, проникать в сущность, надо было показать, а Маркс имел более легкую ситуацию. Философы различным образом интерпретировали мир! И таких примеров очень много.
Помните знаменитое стихотворение Гете «Горные вершины», перевод Лермонтова изумительный. Потом этот перевод поступает в Японию в нашем варианте, потом из Японии в Германию, а потом подстрочный перевод этого перевода у нас. Это выглядит приблизительно так, я своими словами: «Тихо вокруг, я сижу в беседке, над нами летят журавли, я сижу и плачу». Возникает проблема: состоялся перевод или нет? Настроение передали, слова исказили.
А представьте, что к этой горизонтали соседствующих друг с другом культур добавляется вертикальный перевод. Допустим, текст древнеегипетской культуры на современный русский язык или на сленг, чтобы совсем ситуацию довести до предела. Возникает масса таких коллизий.

- Получается, лучше и правда не переводить?

- Конечно, философские тексты можно и нужно переводить, но они должны сопровождаться специальным комментарием – очень подробным. Г.Г. Шпет это делал, когда Гегеля переводил. Для каждого хорошего перевода нужен отдельный словарь данного текста. Помните как говорил Бахтин, — мы можем перевести слово одного языка на слова другого языка (поставить в соответствие значение), но мы не можем перевести даже одного предложения. И Ю.М. Лотман отмечал, что живой язык есть код плюс его история. За каждым словом идёт история этого слова. Попробуйте перевести американцу анекдоты про Штирлица. Представляете сколько нужно будет предварительно объяснять, в частности, про то, что именно мы победили во Второй Мировой войне. В этом, кстати, отличие живого языка от формального. В последнем нет истории, поэтому его легко может переводить и машина.

Докторская – 25 кг, кандидатская – 15 кг

- А что в этой ситуации делать вообще с проблемой научного цитирования?

- То, что цитирование нужно – это тривиальная вещь. Речь идёт об учёте цитирования, причём фактически на английском языке. Нельзя ситуацию доводить до абсурда.
Только что, немецкие издатели и философы выступили против абсолютизации критерия по которому научные журналы, если они хотят иметь высокое место в рейтинге, должны фактически издаваться на английском языке. А классические немецкие журналы, посвящённые Канту или Гегелю, становятся мало цитируемыми.
Я помню, как в университете мы с трудом пробивали перевод, сделанный Т.И. Бородай на одну из премий. Нам все время возражали, но ведь это только перевод. Я считаю, и неоднократно вносил эти предложения в ВАК о том, что переводы гуманитариев надо оценивать, как научную публикацию, которая может быть приравнена к статье.

- Менять формальные критерии, думаете?

- Вообще, я категорический противник формализма в оценке. Я буквально на днях дискутировал в ВАКе о формализме и говорил: «Если формально подходить к работам, давайте мы около ВАКа весы поставим: докторская – 25 кг, кандидатская – 15 кг».
Вторая проблема. В науке есть так называемый нормальный период, когда все друг друга знают, есть устоявшаяся система цитирования, и есть период, когда наука делает скачок, взрыв, как Эйнштейн. Цитировать будут не то, что взрывает, цитировать будут общепризнанное.

- То есть у новых гениев будет плохая цитируемость?

- Сначала да, ведь необходимо признание научного сообщества, иначе это открытие для себя. Должно признать научное сообщество. Сегодня конечно мир изменился коммуникативно, сроки признания сократились, но тем не менее.
А кто бы сегодня стал цитировать статью работника патентного бюро Альберта Эйнштейна, который с точки зрения нормальной физики того периода и физикой не занимался?!
Недавно тут группа ребят-естественников, полушутя-полусерьёзно обронила фразу: «Знаете, как легко поднять цитируемость в университете? Закрыть гуманитарные факультеты». И действительно. Это значительно бы повысило цитируемость. Правда, следует при этом понимать, что без гуманитарных факультетов не будет классического университета. Никто не против цитирования, но нельзя это делать одним из главных критериев, что заведомо загонит нашу наук в периферийную зону.
Последнее является серьёзной проблемой. Я на эту тему недавно делал доклад на секции РАН. Образование сегодня является существенной сферой борьбы за лидерство в формирующемся транснациональном рынке, ибо может в случае успеха обеспечить стратегические преимущества в будущем обществе, основанном на знании, которое становится реальной производительной силой. Тот, кто останется в роли аутсайдера, сможет участвовать в лучшем случае лишь в процессе поставки «образовательного сырья», как и в случае с природными ресурсами. Соответственно, возникают образовательные зоны, которые активно отграничиваются от локальных особенностей национальных образовательных систем, при внешнем декларировании общих глобальных задач. Модные ныне рейтинги, схемы цитирования выстраиваемые по американским образцам как раз и выступают таким ограничивающими барьерами, которые очень трудно преодолеть. Не случайно это вызывает протесты не только у нас в стране, но и во многих других странах. ((http://lenta.ru/news/2012/09/20/hamburg/).
Знаете это похоже на то, что если бы мы, например, выбрали сегодня в качестве эталона красоты девушек критерии, которые были близки душе Рубенса, отражённые в его картинах. Думаю, что многие современные красавицы потерпели бы в конкурсе по таким критериям фиаско.
Последнее, связанное с цитированием, почему мы навязываем это только одной языковой системе? Если смотреть по ЕГЭ, вы знаете, сколько людей сдают другие языки, кроме английского? Счет сотнями идет. А ведь в России была сумасшедшая французская, немецкая языковые школы. Понятно, что это общий глобальный процесс, но мы должны немного сопротивляться, если мы хотим говорить по-русски.

-Какими Вы видите результаты сегодняшних наборов после ЕГЭ? Можно ли сказать вообще об этом что-то, насколько это видно из Московского университета? Понятно, что к вам приходят лучшие, но все-таки.

- Когда я говорю о пороках ЕГЭ, это не критика ребят, которые приходят. Они меньше всего виноваты, у них глаза горят, но они сегодня не знают элементарных вещей. Заведующий кафедрой логики рассказал мне, что студенты в группе с трудом могли вспомнить температуру кипения или замерзания.

- Правильно ли говорить, что меняется сам подход к высшему образованию?

- Иммануил Кант — мой любимый философ — разделял философию на школярскую и университетскую. Школярская философия должна присутствовать в школе. Кстати, в Германии это так и есть до сих пор. Изучение такой школярской философии вовсе не значит, что человек, который её учит, должен стать философом, так же как человек, который в школе занимается рисованием обязательно станет художником, а математикой – математиком. Но математика дает определенную дисциплину ума и не только для самой математики, а философия приобщает нас к человеческой культуре, так же как и литература.
Таким образом, школа и гимназия в немецком варианте была построена на совокупности достаточно разнообразных знаний о мире. А у более 10 лет в школе вообще нет астрономии. Казалось бы, такая интересная дисциплина: «Звездное небо над нами, моральный закон внутри нас», – тот же Кант. Ребята этот пробел очень быстро чувствуют, старшие классы школы превращаются в систему натаскивания на узкий круг предметов, в которые, как считается, хочет пойти ребенок или, точнее, его родители. И поэтому ясно, что если я иду в гуманитарный класс, то мне никакая математика не нужна, а мне нужно обществознание, история, язык.
Школа уходит от системы образования основанной на знании и переходит к натаскиванию на поступление, то есть резко ограничивает, особенно в старших классах, необходимость получения разнообразных знаний.
Вторая сторона проблемы. Мне приносят апелляции. Ясное дело, само слово «апелляция» написано с ошибкой – это тривиально, мы уже даже не обращаем на это внимания. Но дальше там в этих шести строчках еще порядка трех-четырех ошибок. Спрашиваем у человека: «А как у Вас с ЕГЭ?» – «Все нормально с ЕГЭ».
Чтобы быть грамотным человеком, недостаточно выучить грамматику. Человек, особенно собирающийся учиться, должен много читать. А что сегодня происходит с уровнем грамотности? «Щас», «че», «чота» и так далее. Это новый тип ошибки, который связан совершенно с другой системой воспитания. А государство или реформаторы от образования часто не ученика подтягивают под правила, а начинают упрощать орфографию. Во многих странах так было, в Германии в некоторых землях это вызвало сильнейший протест. Некоторые писатели, например, Гюнтер Грасс, отказались работать по новым правилам. Поэтому школа, конечно, в этом плане деградирует, она уходит от знаний, она становится инструментом натаскивания.
В России натаскивание происходит в большой степени, потому что кроме Египта, Китая и еще пары стран, ЕГЭ в качестве массового критерия отбора в вузы не применяется. Ни Кембридж, ни Оксфорд, ни Гайдельберг – никогда. О Германии и не говорю, там в гимназии учатся 13 лет, там сумасшедший отбор, но в гимназии попадают около 30% процентов учеников, которые потом и получают особый документ – абитуру, дающий право на подачу документов в университет.
ЕГЭ очень кардинально меняет школу. Еще лет пять и все станет очень серьезно.