Н.А. Васильев. Логический и исторический методы в этике

[turaru]

Для тех, кто в теме

Н.А. Васильев

ЛОГИЧЕСКИЙ И ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОДЫ В ЭТИКЕ

(Об этических системах Л.Н.Толстого и В.С.Соловьева)

Сборник в честь Д.А. Корсакова. Казань, 1913. С. 449–457.

 Предлагаемая статья ставит своей целью показать отношение между этическими системами Л.Н.Толстого и В.С.Соловьева.

 По нашему мнению, обе системы представляют собой характерные образчики двух методов, с которыми можно подходить к нравственным явлениям: абстрактно логического и конкретно исторического. Выразителем первого метода является Лев Николаевич Толстой: выразителем второго – Владимир Сергеевич Соловьев.

 С точки зрения этой антитезы мы и рассмотрим этические учения этих двух мыслителей; поэтому наше изложение, конечно, не исчерпает всего содержания этих замечательных моральных систем.

I

  Прежде всего решим вопрос, в чем сходятся обе системы, что общего между моралью Соловьева и моралью Толстого. Это общее сразу бросается в глаза. Обе моральные системы имеют своим источником христианство, основываются на заповедях Евангелия. уже это одно сближает их, резко противополагает обе системы иррелигиозным моральным системам, например, Ницше и Гюйо.

  Но этого еще мало. Христианских моралистов было очень много, и восприятие евангельской морали есть еще слишком общая черта сходства. Более сближает Толстого с Соловьевым другое. Толстой и Соловьев одинаково считают, что вся наша общественная, правовая и государственная жизнь должна основываться на моральных началах, оба делают нравственный критерий – абсолютный идеал добра – единственным критерием для решения всех вопросов общественности. Для обоих политика без остатка растворяется в нравственной философии.

  Толстой поставил эпиграфом к одному из своих сочинений слова Шелли – «Самой губительной ошибкой, которая когда-либо была сделана в мире, было отделение политической науки от нравственной» и этот эпиграф мог бы быть эпиграфом ко всем его сочинениям. Он выражает его основную мысль: «Напрасно говорят, что учение христианское касается личного спасения, а  не касается вопросов общих, государственных» («В чем моя вера»). Делая нравственный идеал единственным опорным пунктом для решения «вопросов общих государственных» и считая, что государство с его принудительными нормами противоречит его идеалу о непротивлении злу, Толстой приходит к отрицанию государства, к анархизму. Видя в революции то же противление злу, которое само будет злом, Толстой отрицает и революцию. Все остальные пункты учения Толстого – отрицание поземельной собственности, космополитизм и т.д. вытекают из его учения о нравственности.

  То же самое и у Владимира Соловьева. Соловьев принимает триединую добродетель, на которой основывается вся этика. Первая добродетель – воздержание, аскетическое начало; оно вырастает из чувства стыда, которым человек и отличается от животного, так что человек может быть определен как животное стыдящееся. Первоначально это чувство возникает в связи с фактами половой сферы, но затем переносится вообще на  всю нравственную жизнь. Эта добродетель регулирует отношение человека к его низшей животной природе, к материи вообще. Вторая добродетель – альтруизм, сострадание; она вырастает из чувства жалости и регулирует отношение человека к равным ему – ко всем живущим. Третья добродетель – религиозность, которая вырастает из чувства благоговения к высшему и регулирует наше отношение к Высшему Началу.

  На этих нравственных началах зиждется и должна зиждиться вся общественная жизнь. Общество, согласно определению Соловьева, есть организованная нравственность и поэтому должно быть построено на началах добра. «Для человека нравственно настроенного, – пишет он, – важно здесь только одно: чтобы общественная жизнь в самом деле принимала к исполнению нормы добра – правду и милосердие во всех делах и отношениях между людьми, чтобы лично-общественная среда по существу становилась организованным добром» («Оправдание добра», с. 272). Во всех формах общественной жизни, в государстве, праве и т.д. Соловьев видит проявления добра и потому вопреки Толстому оправдывает их, хотя исходная точка зрения у обоих общая.

Поэтому, по Соловьеву, Церковь есть организованное благочестие; Земство, или хозяйственный союз, есть организованное воздержание; Государство есть организованная жалость [1]. Государство есть жалость, потому что его цель защищать слабых, как от нападения внешних врагов, так и от насилия и обмана внутри самого государства. Как бы безжалостна ни была государственная власть к своим подданным в отдельные исторические моменты, это не отменяет того, что по своей идее государство есть защита слабых, что государство в своем идеальном значении есть организованная жалость.

 Экономическая сфера неотделима от нравственной. «Несостоятельность ортодоксальной политической экономии заключается в том, что она принципиально отделяет область хозяйственную от нравственной». Целым рядом рассуждений, (правда, неубедительных) Соловьев доказывает, что не существует никаких экономических законов. Из нравственных оснований он отрицает социализм. Нравственными побуждениями он оправдывает и существование собственности и ее наследование. «Наследственное состояние, с одной стороны, – воплощение... жалости родителей к детям, а с другой, – реальная точка опоры для благочестивой памяти об отошедших родителях». Так же Соловьев берет под свою защиту право, суды, тюрьмы, войны.

Мы видим, что Толстой и Соловьев имели совершенно одинаковые отправные точки в морали: нравственное учение Евангелия и убеждение в том, что вся общественная и государственная жизнь должна строиться на началах нравственных, и пришли к диаметрально противоположным выводам. Толстой пришел к отрицанию культуры, государства, поземельной собственности и т.д., вообще всей нашей общественной действительности. Соловьев пришел к оправданию всей этой действительности, увидел во всех ее проявлениях глубокий нравственный смысл. «Оправдание действительности» было бы, быть может, лучшим названием для его сочинения, чем «Оправдание добра», ибо об оправдании добра как раз в книге и не говорится, и едва ли, с точки зрения Соловьева, и нуждается добро в оправдании.

II

Как могло случиться такое расхождение двух систем, исходивших из того же самого основания? Мы подошли теперь к решению вопроса, в чем различие Толстого и Соловьева как моралистов. Разница эта, как мы видели, не в отправных точках, а в методах решения моральных проблем. Моральный метод Толстого есть метод абстрактный, геометрический. Толстой ищет прежде всего логическую последовательность в морали, он хочет дать стогую и стройную систему морали, он хочет, чтобы вся мораль вытекала из одного принципа со всей силой логического принуждения. И такую систему он дал, – последовательную, строгую, логически неуязвимую, но совершенно оторванную от жизни, от фактов истории, даже от здравого смысла. Толстой моралист-геометр. Ему все равно, существуют ли в действительности фигуры, которыми он занимается, осуществимы ли его моральные принципы в жизни, лишь бы не была нарушена логическая связь целого.

Поэтому основной лозунг Толстого: «Никаких компромиссов». Логика действительно не знает компромиссов. Отсюда нравственный максимализм» Толстого. Он – моралист-революционер. Ведь он потому против революции политической, что он стоит за революцию моральную. Толстой исходит из учения о непротивлении злу, которое он считает учением евангельским, и затем все выводит из этого основного принципа, как геометрические теоремы – и отрицание государства, судов, смертной казни, террора и т.д.

И в личной жизни все становится ясным. Не только прощай твои личные обиды, но, если разбойник нападет на твою жену, на твоего сына, ты не можешь защищать их. Не противься злому. Христианская мораль вообще является построением идеальным, трудно ее воплощение в жизнь. Но насколько труднее воплотить мораль Толстого? Какое дело Толстому, если ему скажут, что его мораль противоречит человеческой природе, противна здравому смыслу. Он вращается в сфере морального сознания, а не жизни.

Он занимается моральной геометрией или моральной астрономией, открывает нам звезды, которые едва ли даже могут быть «кормчими звездами».

Итак, резюмирую: моральная система Толстого есть отвлеченная система морали, логическое раскрытие единого морального принципа, она не считается с условиями осуществимости. Такая мораль вневременна, антиисторична.

Этическое сочинение Соловьева «Оправдание добра» написано от первых своих страниц до последних в виде скрытой полемики с Толстым. Из писем Соловьева видно, с каким негодованием и с каким интересом следил он за развертывавшейся в 80-е годы моральной системой Толстого. В противоположность отвлеченному логическому методу Толстого метод Соловьева является историческим и эволюционным. Абсолютное добро,  нравственные идеалы сейчас не могут воплотиться в жизни. Их воплощение возможно лишь в конце истории – в Царстве Божьем, и вся история есть не что иное, как постепенное воплощение Добра. «Исторический процесс есть долгий и трудный переход от зверечеловечества к богочеловечеству». И все, что помогает этому историческому процессу, хотя бы оно и казалось нам злым, оправдывается, получает нравственный смысл, потому что служит средством для победы добра. Этика Соловьева есть христианская этика прогресса. Так оправдываются все социальные учреждения, культура и наука, ибо они служат орудиями такого процесса. Толстой решает свою моральную задачу вне времени и пространства, Соловьев – исторически. Он не геометр и не астроном в морали, он сын знаменитого историка, сам историк в морали. Он педагог. Человечество должно быть воспитано, чтобы воспринять начало абсолютного добра, а для такого воспитания необходима принудительная организация совершенно, так же, как принуждение необходимо в воспитании детей. Исторический процесс не всегда (даже, может быть, сравнительно  редко) совершается с помощью «чистых» средств. Мы постоянно видим, как зло приносит добрые плоды.

Это часто подчеркивает Соловьев: «Бог допускает зло, поскольку имеет в своей премудрости возможность извлекать из зла большее благо или наибольшее возможное совершенство, что и есть причина существования зла» («Оправдание добра», с. 189). Это же выражено Соловьевым и в поэтической форме:

Свет из тьмы. Из черной глыбы

Вознестись не могли бы

Лики роз твоих,

Если б в сумрачное лоно

Не впивался погруженный,

Темный корень их.

Таким образом, Соловьев приходит, собственно говоря, к иезуитской морали, к положению: «Цель оправдывает средства». Опять резкая антитеза Толстому, ибо ничто более не противоречит духу и букве толстовской морали, чем это положение.

Эту антитезу всего лучше проследить на каком-нибудь конкретном примере. Возьмем их отношение к войне. Для Толстого такое отношение очень просто. Война есть зло, и воевать при каких-бы то ни было условиях значит поступать безнравственно.

Для Соловьева дело гораздо сложнее. Война есть зло. Зло же бывает или безусловное, как например смертный грех, или же относительное, т.е. такое, которое меньше другого зла и сравнительно с ним должно считаться добром (например, хирургическая операция для спасения жизни). Таким относительным злом и являются войны. Войны в истории человечества служили прогрессу. Государства возникали в истории вследствие войн между родами, заканчивавшимися договорами и федерациями, положившими начало государствам. Войны способствовали развитию могущественных государств, а это развитие способствовало культуре. Единство римской державы было немаловажным условием для широкого распространения христианства. То же самое и в наше время. «Известно, как революционные и наполеоновские войны могущественно способствовали тому движению и распространению общеевропейских идей, которыми обусловлен научный, технический и экономический прогресс ХIХ в., объединивший человечество». Этим оправдывается война, в этом ее смысл. Война нравственно дозволена, убийство на войне не есть убийство.

Теперь мы можем сформулировать основное различие между Толстым и Соловьевым. Различие это не в идеале добра – он у них одинаковый, а в их отношении к злу. Толстой, логик в морали, резко разграничивает добро от зла, не допускает между ними никаких переходов, потому что он имеет дело с понятиями добра и зла, которые в корне различны. Соловьев историк в морали, допускает эволюцию добра из зла, потому что он имеет дело с конкретным историческим добром или злом. Поэтому мы можем пользоваться злом как средством для добра, ибо, как мы видели выше, сам Бог пользуется им.

Таким злом, как средством для добра, злом относительным, и будет противление злу злом или насилию насилием, которое отвергается Толстым и признается Соловьевым. Абстрактный метод Толстого привел его к признанию невозможности, чтобы зло (например, нападение с оружием в руках на разбойника) было средством для добра (для защиты детей). Отсюда проповедь абсолютного воздержания от зла, непротивления злу злом. Метод Соловьева был противоположный, а потому и выводы получились диаметрально противоположные. Так из различия методов вытекает различие результатов.

Что касается противления злу злом, то тут нужно сделать важную оговорку. Христианство ясно говорит, что человек не может сопротивляться злу, которое наносится ему лично: «но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Евангелие от Матфея, 5.39). Речь идет о сопротивлении злу, причиняемому твоим ближним, о зле не личном, а общественном. Церковь очень рано определенно признала, что такое сопротивление общественному злу не является чем-то безнравственным и вполне допустимо, и Соловьев только следует церковному учению. Очень выпукло это выражено у Иоанна Златоуста: «если и при существовании законов, при страхах и угрозах злые намерения едва удерживаются, то когда бы отнята была и сия преграда, что тогда препятствовало бы людям решиться на зло? Какие бедствия не вторглись бы тогда в жизнь человеческую... Скажи мне, если бы кто-нибудь, собрав отовсюду злых людей и вооруживши их мечами, приказал им ходить по всему городу и убивать всех встречающихся, может ли быть что-нибудь бесчеловечнее сего? Напротив, если бы кто-нибудь другой этих вооруженных людей связал и силой заключил их в темницу, а тех, которым угрожала смерть, исхитил бы из рук беззаконников оных, может ли что-нибудь быть человеколюбивее сего?»

III

И учение Толстого о непротивлении злу, и противоположное учение Соловьева о том, что можно пользоваться злом в целях добра, – оба стараются опереться на христианство, на заветы Евангелия. Посмотрим, кто же прав. Толстой считает, что учение о непротивлении злу есть подлинное евангельское учение, он говорит: «после 1000 лет со мной случилась такая странная вещь, что мне пришлось открывать смысл учения Христа, как что-то новое» («В чем моя вера»).

 Но если критически рассмотреть его ссылку на Евангелие, то едва ли из тех текстов, которые он приводит, вытекает учение о непротивлении злу. Самый главный текст, который приводит Толстой и который он называет ключом для всего, – это вышеупомянутый текст Матфея: «А я говорю вам; не противься злому». Но из этого текста вытекает только прощение личных обид, потому что непосредственно за этим следует: «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Однако из этого вовсе не вытекает, что мы не можем защищать наших близких, сопротивляясь злому. Такого запрета в Евангелии нет. В Евангелии непротивление злу в понимании Толстого нигде прямо не высказано,  и поэтому евангельским учением оно не является. Толстой старается вывести его косвенно. Так, он считает, что заповедь «не судите, да не судимы будете» относится к юридическому суду, а не к личному осуждению ближнего, и приводит целый ряд филологических соображений. Я в них некомпетентен, но неправдоподобным кажется, чтобы в Нагорной проповеди, которая носит характер личной морали, вдруг появилась заповедь общественного характера, относящаяся не к области этики, а к социальной политике. Единственное, что логически правильно было бы со стороны Толстого, – это придать этим словам расширительное толкование и распространить их и на общественное осуждение ближнего, на суд; но это будет именно расширительное толкование, а не точный смысл евангельской заповеди.

 Размеры этой статьи не позволяют коснуться других косвенных доказательств Толстого, но все они того же рода. Итак, евангельские заповеди не заключают в себе учения Толстого, хотя не заключают в себе ничего такого, что прямо бы его опровергало. Можно, конечно, сослаться на факты из земной жизни Христа в защиту того или иного решения вопроса о противлении злу. Но факты не заповеди, они всегда допускают то или иное субъективное толкование, ибо Евангелие рассказывает нам о тех или иных поступках и действиях Иисуса Христа, но не упоминает о мотивах, а часто поступок получает свое полное освещение лишь в связи со своими мотивами. Поэтому подражание Христу будет не тогда, когда мы стараемся подражать его действиям, а тогда, когда мы стараемся подражать и действиям, и мотивам.

 Кроме того, одни поступки Христа, например изгнание торгующих из храма, могут быть истолкованы как противление злу (и притом действием насильственным). Другие же, например повеление Петру вложить меч в ножны, когда тот бросился защищать Христа (а не себя), могут быть истолкованы в смысле запрещения противления злу. Впрочем, этот факт может быть истолкован и иначе (даже сообразно с теми различными оттенками, которые имеются в его передаче в Евангелиях Матфея и Иоанна).

 Таким образом, личные поступки Христа не помогают нам уяснить этот вопрос. Ясно одно: Евангелие не содержит в себе учение Толстого о непротивлении злу. Нигде в Евангелии нет отрицания государства, которое логически связано с учением о непротивлении злу. Напротив, есть слово о том, что нужно воздавать Кесарю Кесарево, а Божье Богу. Это не только утверждение государства, это, более того, может быть истолковано и в смысле независимости государства от религии. Это можно толковать как обособление социально-государственных отношений от религиозно-нравственных.

 Точно так же нет в Евангелии и запрещения военной службы. В Новом Завете рассказывается история обращения сотника Корнилия. Сотник Корнилий был воином нечестивого языческого государства, и все-таки при обращении его апостол Петр не потребовал от него, чтобы он оставил военную службу.

 И вместе с тем, моральное учение Толстого, не заключаясь в Евангелии, не противоречит общему духу евангельской морали, духу кротости, смирения, всепрощения. Не будучи учением евангельским, оно является расширительным толкованием учения Евангелия, своеобразным дополнением к нему, которое в нем не заключается и ему не противоречит, а потому может быть приведено с ним в связь.

 Итак, ни решение Толстого, ни решение Соловьева в Евангелии не содержится. Евангелие молчит и по вопросу о противлении злу, и по вопросу о том, может ли зло служить целям добра. Невольно возникает вопрос, почему Евангелие, освещающее путь жизни, молчит по таким основным вопросам человеческой жизни. оставляя в потемках души верующих.

 Почему? Если на стороне Толстого логика, на стороне Соловьева – история, здравый смысл, то в решении этого вопроса в Евангелии – то, что выше и логики и здравого смысла, т.е. мудрость. Мудрость часто состоит в одном молчании. Тот, кто вполне разрешил вопрос, часто разрешил только одно, – то, что вопрос этот неразрешим. Тот, кто видит лучше всех, часто видит лишь односторонность всех взглядов и потому молчит. Великие мудрецы так часто бывают людьми великого умолчания. И мудрость Евангелия в том, что оно молчит по этому вопросу. Истинная мораль никогда не должна разрешать всех вопросов до конца, все регламентировать в жизни, опутывать человека с ног до головы ясными и точными заповедями. Это бы значило отменить свободу человека, сделать невозможной нравственную жизнь, которая вырастает на почве нравственных конфликтов, на почве напряженного искания. Какие же искания там, где все ясно и определенно? Какая свобода там, где все указано?

 Мораль должна давать лишь общие, руководящие принципы; их дальнейшее развитие, их приложение к жизни – дело нравственной самодеятельности человека, его нравственного творчества. Нет морали там, где имеются лишь одни моральные скрижали и нет творящей личности. Мудро поэтому поступает Евангелие, не связывая человека никаким определенным решением моральной проблемы, возможно ли употреблять зло в целях добра.

 Эта моральная проблема постоянно является источником самых глубоких нравственных конфликтов. Ибо моральное сознание как бы чувствует вековечную неразрешимость этой проблемы, величайшую тайну, скрытую в ней. Нетрудно решить вопросы, следует ли воровать, брать взятки и т.д. Но нельзя решить этой проблемы. Широкой известностью пользуется карамазовский вопрос: – «Можно ли на крови, на страданиях невинного младенца построить вселенскую гармонию завершения добра?»; и ответ на него – «Нет» [2]. Это и есть та же проблема о зле в целях добра, а ответ «Нет» есть, в сущности, ответ Толстого. Он грандиозен, поразителен – этот ответ, как грандиозна моральная система Толстого, как грандиозны романы Достоевского. Но возможен и другой ответ – «Да». Можно употреблять зло в целях добра, можно на страданиях невинного младенца построить вселенскую гармонию. Тем выше будет гармония, если она является завершением трагедии. И этот ответ будет тоже грандиозен.

 Тот, кто ставит себе действительно великие цели, может быть имеет нравственное право совершить зло, если оно неизбежно для этих целей. Может быть, именно люди высокого нравственного подъема имеют право на зло, ибо они искупят его ценой невыносимой нравственной пытки, оправдают великими целями.

 Может быть, эта проблема, о которой молчит Евангелие, поэтому еще неразрешима, что решение ее не может быть общеобязательным, не может быть выражено в определенной норме и является глубоко индивидуальным. Для великих целей, для людей исключительной нравственной напряженности, отдавших себя в жертву космическим целям, быть может, цель оправдывает средства (неизбежные). Для моральных будней, конечно, это правило не годится.

______________________________________________

[1]Этот параллелизм добродетелей и явлений общественности у Соловьева очень напоминает учение Платона и, очевидно, создался под его влиянием. Единство этики и политики вообще очень ясно выступает у Платона.

[2]Проблема зла в целях добра – центральная проблема у Достоевского, а решение ее Достоевским совпадает с решением Толстого. Этой проблеме посвящен и роман «Преступление и наказание».

**************************************************************************************************
Публикуется по кн.: Бажанов В.А. Н.А. Васильев и его воображаемая логика. Воскрешение одной забытой идеи. М.: Канон +, 2009. С. 204–215 (с согласия публикатора).

 

Оригинал взят у ruben_apressyan в Н.А. Васильев. Логический и исторический методы в этике

© Всё ясно!

Готовься к великой цели, а пуля тебя найдёт!