![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
rightview в Круглый стол брахманов на тему: можно ли сотрудничать с кшатриями?
А в чем дело!
rightview в Круглый стол брахманов на тему: можно ли сотрудничать с кшатриями? Спасибо за ссылку amoro1959.
Брахманы, почесав бороду (Белковского), изрекли следующее:
«интеллигенция — это феномен модерна. Постмодерн, который царит сегодня и который вполне сочетаем с монетократией, не допускает существование интеллигенции, поскольку он подвержен полному моральному релятивизму, и, значит, никакого устойчивого этоса быть не может. Поэтому интеллигенция вытесняется».
Достойная мысль, но будет нелишним предположить также и другую версию, которая соотносится с первой с точностью до наоборот. Не интеллигенция вытесняется вследствие постмодерна, но сам постомодерн создан «интеллигенцией», а именно, её сущностным «самовытеснением» или, точнее, тем интеллектуально-ценностным «самовытеснением» носителей культуры, которым она образована как тип. Белковский делает намёк по этому поводу, когда упоминает «отщепенство интеллигенции», уточняя, что
«отщепенство — это отщепенство не только от власти, но и от самих себя».
Отщепенство от власти не в значении «от тех, кто у власти», но именно от власти. Тогда «от власти» и «от себя» сближается.
«Постмодерн» не причина, а следствие того, что почти никто из участников круглого стола не вспомнил об изначальном способе отношения/причастности к власти, который должен быть им присущ. Это то, что можно назвать как-то так: формирование ценностей и смыслов. Только Борис Дубин высказался о проблеме деградации языка и его возрождении как «задаче», предпосланной восстановлению этической среды, что следует рассматривать как признак ответственности за ценности, управляющие обществом.
В действительности, носители смыслов и ценностей продолжают оставаться таковыми даже если отпадают от самих себя и перестают помнить, что (и кто) делает их теми, кто они есть.
Власть (в узком значении слова, к которому и свелся вопрос о власти в нашем изысканном собрании), движется в рамках ценностной парадигмы, не ею придуманной.
Обсуждение на openspace.ru лишний раз показывает: редукция власти к аппарату власти, которую мы наблюдаем вокруг, которая исчерпывающим образом характеризует состояние государственности и социальности в России, совершается в головах. В решающий момент публичной коллегиальной рефлексии нам и в голову не приходит их различать. Чему же удивляться, открыв затем глаза на мир?
Пространство такого различения свёрнуто. Оно свёрнуто уходом из него тех, кто должен поддерживать его своим в нём присутствием. Из этого неосознаваемого ухода не медлят следовать разнообразные далекоидущие выводы в направлении пересмотра принципов.
Концепт «общество сильных людей как источник власти» и государство как аппарат его (и её) реализации повсеместно (не только в России) заменяется – посредством вынесения вотума недоверия «корпорациям и крупным собственникам» – на нечто забавное: представление о социальности лиц, принципиально упорствующих в своей слабости, но претендующих повелевать «сильным и эффективным» государством. Сие есть социальность овец, которым хочется считать себя баранами. Если очень хочется, надо считать, но помнить, что готовность на заклание при столь радикальной метаморфозе сознания не уменьшается ни на йоту.
И снова необходимо вынести «отравление пропагандистскими массами, предназначенными вероятному противнику» как общий диагноз. Сколько лет людям внушали: работают наёмные работники, те же, кто нанял – «ничего не делают», «отдыхают», «присваивают». Эта отрыжка марксизма вылезает в рассуждениях о государстве, «о них и о нас» в каждом втором комментарии-посте на тему. «Мы их наняли и они нам обязаны»: с неимоверной важностью пишут пишущие граждане и, негодуя, сообщают друг другу, что нанятые «чойто совсем отбились и охренели». Щас на них гневно поорём в интернетах, ногами потопаем, мышками посучим, тахриры незалэжности виртуальные поделаем, и они образумятся, побегут обратно на свои галеры. Это называется не «либерализм», а «либероидиотизм». А откуда приключилось у нас данное повреждение умов в массовом порядке?
Самоотречение как схема, полагающая основы, встречается на каждом шагу. Возвращаясь к интеллигенции, гордо несущей образец народу и дальше, дальше. дальше во глубину сибирских руд, давайте вспомним, продолжив тему, косвенно поднятую Дубиным, в какую пору и почему у нас в стране началось неуважение к слову – печатному в пользу непечатного и вообще слову в пользу демонстрационного жеста? Нет, не в 1992 г., когда рухнули тиражи и народу стало не до литературы и литературности. Это случилось тогда, когда мастера слова принялись обличать «говорильню», парламент, где много слов и мало дела, где болтают «вместо того, чтобы», после чего перешли к жестам. Вспоминаем? Res gestae 1993 г. произвели неизгладимое впечатление.
«Повреждение умов» – процесс увлекательный. Вслед за ex-брахманами вышли из себя и все прочие: ex-кшатрии etc. Вышли и отправились по разнообразным делам. Иногда переходящим в статьи.
Ну и, наконец, «монетократия» – новый рабочий термин Белковского, призванный заменить «олигархию», о недостатках которой год назад приходилось говорить вот здесь: «Контрреволюционная ситуация в России». Монетократия – не способ умалить ex-государство в пользу ex-бизнеса. Она действует в обе стороны. Монетократия в терминологии Белковского – даже не бессубъектное, но именно антисубъектное перетекание туда-сюда денег/активов. Но что, если не это, стоит за феноменом распространенности рейдерства, в том числе ex-государственного? «Монетократия» при подобной интерпретации означает не «власть бизнеса» вместо «власти над бизнесом», а всеобщее безвластие, диссипацию институтов власти, виртуальное самоотрицание и прехождение властного, лишенного малейшей зацепки в ценностной сфере.
«Монетократия» – да… И это тоже диагноз: оглушительной пустоты святого места. Но лечится ли это круглыми столами? Или круглыми стволами? Вот в чём вопрос.
amoro1959. Брахманы, почесав бороду (Белковского), изрекли следующее:
«интеллигенция — это феномен модерна. Постмодерн, который царит сегодня и который вполне сочетаем с монетократией, не допускает существование интеллигенции, поскольку он подвержен полному моральному релятивизму, и, значит, никакого устойчивого этоса быть не может. Поэтому интеллигенция вытесняется».
Достойная мысль, но будет нелишним предположить также и другую версию, которая соотносится с первой с точностью до наоборот. Не интеллигенция вытесняется вследствие постмодерна, но сам постомодерн создан «интеллигенцией», а именно, её сущностным «самовытеснением» или, точнее, тем интеллектуально-ценностным «самовытеснением» носителей культуры, которым она образована как тип. Белковский делает намёк по этому поводу, когда упоминает «отщепенство интеллигенции», уточняя, что
«отщепенство — это отщепенство не только от власти, но и от самих себя».
Отщепенство от власти не в значении «от тех, кто у власти», но именно от власти. Тогда «от власти» и «от себя» сближается.
«Постмодерн» не причина, а следствие того, что почти никто из участников круглого стола не вспомнил об изначальном способе отношения/причастности к власти, который должен быть им присущ. Это то, что можно назвать как-то так: формирование ценностей и смыслов. Только Борис Дубин высказался о проблеме деградации языка и его возрождении как «задаче», предпосланной восстановлению этической среды, что следует рассматривать как признак ответственности за ценности, управляющие обществом.
В действительности, носители смыслов и ценностей продолжают оставаться таковыми даже если отпадают от самих себя и перестают помнить, что (и кто) делает их теми, кто они есть.
Власть (в узком значении слова, к которому и свелся вопрос о власти в нашем изысканном собрании), движется в рамках ценностной парадигмы, не ею придуманной.
Обсуждение на openspace.ru лишний раз показывает: редукция власти к аппарату власти, которую мы наблюдаем вокруг, которая исчерпывающим образом характеризует состояние государственности и социальности в России, совершается в головах. В решающий момент публичной коллегиальной рефлексии нам и в голову не приходит их различать. Чему же удивляться, открыв затем глаза на мир?
Пространство такого различения свёрнуто. Оно свёрнуто уходом из него тех, кто должен поддерживать его своим в нём присутствием. Из этого неосознаваемого ухода не медлят следовать разнообразные далекоидущие выводы в направлении пересмотра принципов.
Концепт «общество сильных людей как источник власти» и государство как аппарат его (и её) реализации повсеместно (не только в России) заменяется – посредством вынесения вотума недоверия «корпорациям и крупным собственникам» – на нечто забавное: представление о социальности лиц, принципиально упорствующих в своей слабости, но претендующих повелевать «сильным и эффективным» государством. Сие есть социальность овец, которым хочется считать себя баранами. Если очень хочется, надо считать, но помнить, что готовность на заклание при столь радикальной метаморфозе сознания не уменьшается ни на йоту.
И снова необходимо вынести «отравление пропагандистскими массами, предназначенными вероятному противнику» как общий диагноз. Сколько лет людям внушали: работают наёмные работники, те же, кто нанял – «ничего не делают», «отдыхают», «присваивают». Эта отрыжка марксизма вылезает в рассуждениях о государстве, «о них и о нас» в каждом втором комментарии-посте на тему. «Мы их наняли и они нам обязаны»: с неимоверной важностью пишут пишущие граждане и, негодуя, сообщают друг другу, что нанятые «чойто совсем отбились и охренели». Щас на них гневно поорём в интернетах, ногами потопаем, мышками посучим, тахриры незалэжности виртуальные поделаем, и они образумятся, побегут обратно на свои галеры. Это называется не «либерализм», а «либероидиотизм». А откуда приключилось у нас данное повреждение умов в массовом порядке?
Самоотречение как схема, полагающая основы, встречается на каждом шагу. Возвращаясь к интеллигенции, гордо несущей образец народу и дальше, дальше. дальше во глубину сибирских руд, давайте вспомним, продолжив тему, косвенно поднятую Дубиным, в какую пору и почему у нас в стране началось неуважение к слову – печатному в пользу непечатного и вообще слову в пользу демонстрационного жеста? Нет, не в 1992 г., когда рухнули тиражи и народу стало не до литературы и литературности. Это случилось тогда, когда мастера слова принялись обличать «говорильню», парламент, где много слов и мало дела, где болтают «вместо того, чтобы», после чего перешли к жестам. Вспоминаем? Res gestae 1993 г. произвели неизгладимое впечатление.
«Повреждение умов» – процесс увлекательный. Вслед за ex-брахманами вышли из себя и все прочие: ex-кшатрии etc. Вышли и отправились по разнообразным делам. Иногда переходящим в статьи.
Ну и, наконец, «монетократия» – новый рабочий термин Белковского, призванный заменить «олигархию», о недостатках которой год назад приходилось говорить вот здесь: «Контрреволюционная ситуация в России». Монетократия – не способ умалить ex-государство в пользу ex-бизнеса. Она действует в обе стороны. Монетократия в терминологии Белковского – даже не бессубъектное, но именно антисубъектное перетекание туда-сюда денег/активов. Но что, если не это, стоит за феноменом распространенности рейдерства, в том числе ex-государственного? «Монетократия» при подобной интерпретации означает не «власть бизнеса» вместо «власти над бизнесом», а всеобщее безвластие, диссипацию институтов власти, виртуальное самоотрицание и прехождение властного, лишенного малейшей зацепки в ценностной сфере.
«Монетократия» – да… И это тоже диагноз: оглушительной пустоты святого места. Но лечится ли это круглыми столами? Или круглыми стволами? Вот в чём вопрос.
Я, по-прежнему такой же нежный, верю, друзья:Караваны ракет помчат нас вперёд от звезды до звезды; на пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы!
А в чем дело!
Tags: